Сначала был запах. Отвратительный запах нечистот и гниющей плоти.
Где я? В мусорном баке, на свалке, в канализационном колодце?
Нет, сначала была мысль. Я осознал себя. Осознал, что жив и нахожусь в каком-то зловонном пространстве.
Потом был звук. Бу-бу-бу. Это голоса. Кто-то тужится в трубу и на барабанную перепонку. Бу-бу-бу. Потом слух прорезался….
– И когда ты, Кащеевна…, была б не бабой, сказал: накобелишься – всех мужиков уже заездила.
– У Катьки ператрицы была така болезь – под кого бы залезь – так её жеребцом лечили.
– Ну, этот вряд ли на жеребчика потянет. Ты, Кащеевна, штаны с его сыми да на хрен погляди – может, не стоит и возиться.
– Глядела уж – все ваши скрученные близко не стояли.
– Нут-ка, подыми ему башку. Ништяк в лобешник приложились – сколь на свету маюсь, таких аккуратных вмятин отродясь не видывал….
Потом был свет. Я открыл глаза и очень близко увидел чьё-то бородатое лицо и взгляд недобрых, глубоко запрятанных глаз.
– Кажись, оклемался. С тебя флакон, Кащеевна.
– Ой, взаправду зенки размежил. Ну-ка, плесните в кружку бульёну.
– Бойся – кипяток.
К моим губам притиснули край аллюминевой кружки.
– Смотри-ка, пьёт, не обжигается. Вот промялся, буржуй.
Не переводя дух, опорожнил кружку и не расчувствовал в нём обжигающего напитка. Потом перевёл дух и огляделся. Сарай не сарай, железобетонное строение с высоченным потолком и выбитыми глазницами окон. Костерок оторочен кирпичами, вокруг пяток тёмных фигур. Моя спина покоится на мощном бедре весьма упитанной особы – я бы сказал, болезненно располневшей. Просто жир-трест какой-то.
На одной её ладони мой затылок, пальцы другой тянутся ко рту.
– Обсоси косточку.
В них разваренная…. ну, не говядина, точно. С тонкими коготками…. Это лапка….
Фонтан неусвоенного бульона оросил мою грудь и голое колено благодетельницы.
– Эк, ты, – расстроилась она.
– Не жилец, – подсказал кто-то. – Ишь как нутренности-то отшибли.
– Тебя кто бил, скажи, – Кащеевна утёрла рукавом мне лицо, грудь и своё колено. – Говорить можешь али нет?
Я разлепил губы:
– Почему Кащеевна?
– Придурки прозвали, – она кивнула на окружение. – Надя Власова я. А ты с виду из господ, только нашли тебя у дороги вот с этой ямой в голове.
Она сунула щепоть в мой лоб.
– Пошти на полпальца входит. Мозги-то как не вышибли. Помнишь что?
Я покачал головой.
– Где живёшь? Кем трудишься?
– Ну, ясен хрен, не работягой – это реплика от костра.
– Поутру нашли в беспамятстве и в карманах пустота. Сначала думали дохляк – эти твари сожрать хотели, я не дала.
– Спасибо.
Кто-то с поправкой влез:
– Спасибо слишком много, а вот по флакону на брата сама раз.
Нашлись варианты.
– Теперь, как благородный человек, ты обязан на Надьке жаниться.
Хохот у костра. Реплики.
– Переедешь в дом буржуйский, Кащеевна, мы к тебе на опохмел ходить станем.
– А можа при барских хоромах нас куда пристроишь – и ноги бить не надо.
– Подымишься, обитель твою сыщем, – пообещала толстая моя спасительница. – На, съешь, сама жевала.
Она сплюнула на ладонь и сунула мне в рот что-то вроде хлебного мякиша. Я поперхнулся и зашёлся в кашле – где-то в пыли, у её ноги, потерялась подачка.
– Ходули-то шевелятся? – спросила Кащеевна, но погладила не бедро или колено, а ширинку брюк.
А чёрт их знает! Посмотрел на свои конечности. Попробовал согнуть в колене одну ногу – получилось. Потом вторую. И руки функционируют….
Только ощущение, будто на запястье оптимизатор – ни жара костра не чувствую, ни прохлады ночи. И боли не чувствую.
А должна быть!
Пощупал вмятину во лбу – круглую, глубокую – след молотка в пластилине.
– Хоть чернильницу ставь, – порадовалась за меня Кащеевна.
