Вот и всё.
Гробовая доска с грохотом захлопнулась, и земля дрогнула под
ногами Селин.
Глоток зловонного воздуха застрял комом в горле.
Последние попытки угадать черты лица матери сквозь плотную
траурную ткань рассеялись в пасмурном небе, полном карканья воронья
и дыма от погребальных костров.
Пепел закружился в порыве студёного ветра и отразился на
поверхности луж после стихшей грозы. Селин бездумно убрала с лица
светлые пряди, выбившиеся из высокой прически, и зябко
поёжилась.
В покрасневших глазах больше не оставалось слёз. Им на смену
пришли лишь пустота и боль.
Будь её воля, она обратилась бы в чёрную надгробную статую,
чтобы не оставлять мать одну-одинёшеньку в холодном склепе.
Среди гомона знати монотонная речь епископа ковыляла к
финалу.
Как бы ни пытался казаться чопорным, тот заметно покачивался.
Обрюзгшие щёчки разрумянились и выдавали не одну принятую накануне
пинту лучшего верденского. Стоявший напротив монастырский служка,
нахально подмигнул, и Селин, потерянная и одинокая, беспомощно
уставилась на наглеца.
«Да как вы смеете?!…» – Вопрос едва не сорвался с
губ.
Визгливый хохот одной из дам всё же заставил обернуться и
немедленно утонул в складках золототканной накидки вычурной
парчи.
«Похоже смерть в наших краях ныне совсем обесценилась и
перестала вызывать всякое почтение. Даже к тебе, матушка – той,
которая при жизни многим из них несла лишь свет и добро».
Каждый смешок, каждая ужимка на похоронах били пощечинами. Селин
устало прикрыла глаза и поджала губы.
В пронизывающем холоде проносились обрывки оживленных бесед и
мерзкое хихиканье, чуть приглушенное веерами. Во мраке траура по
последней моде то тут, то там бликовали бока богато
инкрустированных фляг.
«О, нелюди! Вам бы ещё начать фанты разыгрывать…!»
По всей видимости церемония погребения показалась собравшимся
слишком пресной. Настолько, что компании великосветских гостей
пришлось развлекать себя самостоятельно. Брат усопшей – разодетый в
пух и прах Герцог Фредерик де Сюлли – возглавил остроты в краткой,
но точной оценке платьев. И свита немедленно подхватила забаву.
Селин готова была поклясться, что в толпе прозвучали несколько имен
портных да колкости в адрес белошвеек.
Действительно, «здесь все свои, а протокол писан
единственно лишь для черни».
Нервный бег облаков пропустил луч бледного, словно больного,
солнца.
И на мгновение её осенило.
А что, если всё – обман?..
Селин перевела глаза на гробовую доску.
Не случайно же мрачное каменное изваяние в нише фамильного
склепа ничем не напоминало мать!
А что, если… она – жива?! А в чёрном мешке похоронили кого-то
другого?!
В воздухе словно пахнула матушкина розовая вода
с кардамоном, и Селин вскинула подбородок.
…и ведь не самая нелепая идея, учитывая извечные подковерные
игры Верденского двора. О, она с детства усвоила их циничные
правила: доверять здесь нельзя никому.
«Думай, думай, Селин! Кому выгоден весь этот фарс?»
Словно в ожидании подсказок, она тайком ещё раз оглядела высокое
общество.
Платья гостей на погребальной церемонии отличались от бальных
разве что небрежной строгостью кроя. Даже чернота тканей спорила
друг с другом в дороговизне и скверно прикрытой роскоши
украшений…
Они точно скрывают что-то!.. На мгновение напудренные лица
превратились в застывшие безликие маски.
Чтобы сбросить наваждение, Селин украдкой сжала кулак и ощутила
как собственные ноготки больно впились в кожу. Кажется, она сходит
с ума… Горе и несколько суток без сна давали о себе знать и теперь
самые безумные мысли стали посещать ее голову.
Не она ли все эти дни не отходила от постели матушки? Не сама ли
она до последнего вздоха держала ее слабую руку в своей?
Мрачная действительность была неумолима. Мраморная статуя и
холодное надгробие – всё, что осталось от единственного источника
любви и теплоты в жизни Селин. Она больше не увидит лучистых глаз с
грустинкой, не услышит ласкового голоса, не согреется в родных
объятиях, где с самого детства привыкла укрываться от
опасности.
