Рассказчик
Размышления о творчестве Николая Лескова
I. Рассказчик – как бы знакомо это слово ни звучало – всё же не явлен нам сегодня всецело в своей живой деятельности. Рассказчик – нечто от нас уже далекое и всё больше отдаляющееся. Вывести как рассказчика того же Лескова[1] означает не приблизить его к нам, а напротив, увеличить дистанцию между ним и нами. При взгляде с известного отдаления простые, крупные черты, определяющие рассказчика, в нем возобладают. Или, лучше сказать, они проступят в нем так, как для смотрящего, взявшего нужную дистанцию и верный угол зрения, в каменной скале может показаться человеческая голова или фигура зверя. Эту дистанцию и этот угол предписывает нам опыт почти каждодневный. Он учит нас, что искусство рассказа близится к своему концу. Всё реже встречаются люди, которые умели бы что-нибудь порядочно рассказать. Всё чаще замешательство охватывает компанию, когда кто-нибудь просит рассказать историю. Как будто у нас отнимается то состояние, которым мы, казалось, владели безраздельно и неотчуждаемо, вернее верного: мы теперь не в состоянии больше обмениваться опытом.
Одна из причин этого явления очевидна: опыт упал в цене. И кажется, что падению этому не будет конца. Достаточно заглянуть в свежую газету, чтобы убедиться, что оно достигло нового дна, что за ночь образ не только внешнего, но и нравственного мира претерпел такие изменения, в возможность которых никто в жизни бы не поверил. С началом Мировой войны заявил о себе процесс, с тех пор не останавливавшийся. Разве не заметили мы к концу войны, что с поля боя люди возвращались онемевшими? Не богаче опытом, который можно было бы передать, а беднее? То, что уже спустя десять лет выплеснулось половодьем военной литературы, было чем угодно, но только не изустным опытом. И неудивительно. Ибо никогда еще опыт не опровергался так основательно, как оказался стратегический опыт опровергнут позиционной войной, экономический – инфляцией, телесный – механизированными боями, нравственный – властителями. Поколение, еще ездившее в школу на конках, стояло теперь под открытым небом в таком пейзаже, где прежнего не осталось ничего, кроме одних облаков, – а под ними, в силовом поле разрушительных токов и разрывов – маленького, хрупкого человеческого тела.
II. Опыт, переходящий из уст в уста – это источник, из которого черпали все рассказчики. И среди тех, что свои истории записали, величайшими будут те, чья запись менее всего отступает от речи сонма безымянных рассказчиков. Нужно заметить, что эти последние делятся на две группы, всячески, конечно, друг с другом пересекающиеся. И полную осязаемость фигура рассказчика получит лишь для того, кто представит себе обе эти группы. «Кто проделал дальний путь, тот найдет что рассказать», – говорят в народе[2] и рассказчика себе представляют как человека, явившегося издалека. Но с не меньшей охотой слушают и того, кто, честно добывая свой хлеб, оставался в родном краю и знает его истории и предания. Если мы пожелаем представить обе эти группы в лице их архаических представителей, то одна получит свое воплощение в оседлом земледельце, а другая – в торговце-мореплавателе. В самом деле, две эти жизненные сферы произвели, можно сказать, каждая свою породу рассказчиков. И обе породы сохранили некоторые свои качества и в последующих столетиях. Так, среди новейших немецких рассказчиков Гебель[3] и Готтхельф[4] принадлежат к первой, а Силсфилд[5] и Герштекер[6] – ко второй. Впрочем, как уже сказано, речь в обоих случаях идет лишь об основных типах. Реальный охват царства повествований во всём его историческом размахе немыслим без глубочайшего взаимопроникновения двух этих архаических типов. Такому проникновению особенно способствовало Средневековье с его ремесленным укладом. Оседлые мастера и странствующие подмастерья трудились вместе в одних каморках; и всякий мастер успевал постранствовать подмастерьем, прежде чем оседал в родном или чужом краю. И если крестьяне и мореплаватели были древними корифеями рассказа, то ремесленная мастерская стала его высшей школой. В ней вести о чужих краях, которые приносит домой много странствовавший, сплетались с вестями из прошлого, что охотней всего открываются оседлому жителю.
