– Ненавижу оперу! – недовольно проворчал Вернье, пытаясь высвободить шею от жесткого галстука. – И с чего это только генералу вздумалось затащить нас сюда?
Комиссар бросил презрительный взгляд на золоченые ложи, обитые кроваво-красным бархатом, неторопливо заполняемые разряженными дамами в сопровождении чопорных кавалеров.
– Просто генерал решил таким образом выразить свою благодарность, – пояснил помощник комиссара Жиль, высматривая среди пестрой толпы знакомые лица. – Ведь вы так удачно раскрыли дело с исчезновением его племянницы. Вот он и…
– Благодарность! – вскипел Вернье, не дав Жилю закончить фразу. – Очень мне нужна его благодарность!
– Я бы на вашем месте не высказывался столь громко, – Жиль заметил у входа генерала Айзенка.
– Как хочу, так и высказываюсь! – гремел Вернье, не обращая внимания на косые взгляды соседей. – Вы можете тут оставаться, сколько вам угодно, а я ухожу!
– Но что я скажу генералу? – Жиль пытался удержать комиссара на месте.
– Придумайте, что хотите! – Вернье рванул к выходу. – Срочное дело! Убийство! Ограбление! Понос, в конце концов!
Вернье резко повернулся и столкнулся нос к носу с генералом.
– Господин комиссар! – Айзенк натянуто улыбался. – Я рад, что вы приняли мое приглашение.
– Что не скажешь обо мне, – пробурчал под нос Вернье.
– Вы что-то сказали? – не меняя интонации, переспросил генерал.
– Так, – Вернье, несмотря на свой взрывной характер, не осмелился перечить начальству. – Всегда мечтал побывать в опере.
– Надеюсь, вам понравится спектакль, – генерал явно ощущал свое превосходство. – Но не буду вас больше беспокоить. Уже дали третий звонок, а мне еще нужно успеть занять свое место. Приятного просмотра, господа.
Генерал еще раз натянуто улыбнулся и направился в свою ложу. Вернье ничего не оставалось, как вернуться назад.
– Дело уже закончено? – сострил Жиль.
– Черт возьми! – раздраженно пробухтел Вернье. – Генерал словно чувствовал, что я хочу смыться! Но ничего не поделаешь. Придется мучиться.
Свет погас, оркестр заиграл увертюру. Присутствующие затаили дыхание, и только комиссар не мог никак угомониться.
– Понять не могу, – шипел он, пытаясь поудобнее пристроиться в кресле, явно не рассчитанном на его габариты. – Как можно смотреть спектакль, в котором не говорят ни слова?
– В опере поют, – прошептал Жиль, не отрывая восторженного взгляда от сцены.
– Поют! – не унимался комиссар. – Да я не понимаю ни одного слова!
– Они поют на итальянском. Слушайте музыку.
– Эту тягомотину вы называете музыкой? – скрипел комиссар.
– У каждого свой вкус.
– Свою жену вы почему-то с собой не взяли! – Вернье решил отыграться на своем помощнике.
– Она разделяет вашу симпатию к опере, – улыбнулся Жиль.
– По-крайней мере у нее есть выбор, – стенал Вернье.
Сидящие рядом стали злобно шикать.
– Не мешайте смотреть! Нельзя ли потише! Ведите себя прилично! Господа, вы не на базаре!
– Как скажете, – комиссару не хотелось выглядеть в глазах окружающих полным невеждой и невоспитанным типом, и он затих1. А чтобы хоть как-то убить время, он стал бесцеремонно разглядывать зрителей, похожих друг на друга как две капли воды. Мужчины в одинаковых черных фраках и ослепительно белоснежных манишках. Женщины в одинаковых откровенных вечерних нарядах, отличавшихся разве что цветом, качеством ткани и количеством украшений. Больше всех в этой пестрой безликой массе выделалась расфуфыренная старуха, сидевшая в ложе напротив генерала. Создавалось такое впечатление, что она нацепила на себя не только все свои украшения, но и елочные гирлянды. Облако страусовых перьев, ворох кружев и бесчисленное количество лент дополняли ее несуразное одеяние.
