Возить из Китая контрабандный спирт дед Артем придумал не сам. Опасному промыслу его обучал тесть – Иван Николаевич Брюхов. Ну, а того, в свою очередь, обучила жизнь.
От высылки в Казахстан, где в тридцатые годы сгноили не одну и не две сотни казацких семей из Забайкалья, Брюховых уберегло только то, что добро они наживали своими руками. Стадо из двадцати коров и семнадцати лошадей просто конфисковали в колхоз, как украденное у народа, а самим разрешили остаться в Разгуляевке, поскольку батраков они не держали. Четыре женатых сына с невестками, сам старик Брюхов, жена и единственная дочь Дашка с непутевым зятем в этом большом хозяйстве трудились одни. Со стороны никого не нанимали.
Помог, как ни странно, и зять, которого старик Брюхов не уважал, а к третьему ковшику браги мог под веселую руку запросто и побить. После ухода атамана Семенова и Азиатской дивизии Унгерна в Маньчжурию Артемка Чижов стал главным заводилой в разгуляевском комсомоле. Он любил выступать перед народом, орать песни, чем, очевидно, и покорил сердце дочери Ивана Николаевича. Решение не высылать Брюховых разгуляевский комбед принял во многом из-за него.
«Ты балабол, – говорил ему Иван Николаевич. – У тебя тока корочки партейны в кармане, вот за счет их и живешь. А балаболы да болтунишки отобрали у нас добро».
Артемка в ответ гнал на тестя контрреволюцию, называл его «семеновцем», «карателем» и «кровососом». Старик Брюхов бросался на него с кулаками, завязывалась драка, в которой Артемка всегда терпел поражение.
«Яичком по глазу покатай, – бросал старик Брюхов, усаживаясь обратно за стол. – Снимает синяки-то. А то, гляди, ишшо наподдам».
Сдав в колхоз не только скот, но и единственную в Разгуляевке конную сенокосилку, записываться туда сам Иван Николаевич категорически не пожелал.
«А мне от вашей власти ничо не надо. Я один проживу. Тока моими лошадками, смотрите, не подавитесь».
Природная чолдонская злость и упрямство нашептывали ему собрать всех детей с внуками и немедленно двинуться через границу в Китай, но старик Брюхов решил пока подождать. Он проглотил самую страшную за всю свою жизнь обиду и начал искать пережогинское золото. В Разгуляевке многие считали, что оно все еще где-то поблизости. Во всяком случае, ни японцы, ни чекисты, ни белые его так и не нашли. Вот с этим-то золотом уже можно было думать о том, чтобы перебраться на ту сторону.
* * *
Пережогин вошел в Разгуляевку летом 1918 года. Его отряд остановился здесь по дороге в Читу. Высокий, почти под два метра, он расхаживал по станице с длинной дубинкой и агитировал против Советов. Бабам нравились его густые седые кудри, а на мужиков производила сильное впечатление огромная, с чайный стакан, трубка с полуметровым чубуком. Впечатляли и две бомбы, висевшие на ремне.
«Анархия, – говорил Пережогин красивым голосом, опершись на чей-нибудь палисадник, – это вам, братцы, не комиссарская власть. За анархию умереть не жалко».
В Разгуляевке умирать никто не хотел, но помимо всеобщего торжества анархической идеи Пережогин обещал деньги.
«И не паршивые керенки, – говорил он, постукивая дубинкой по своим необыкновенно высоким сапогам. – Золото, братцы. В монете и в слитках. Так что седлайте коней».
В качестве аванса он раздавал кусочки золотой утвари. Те, кто бывал в Маньчжурии, понимали, что это золото из буддийского монастыря, но чужого бога никто не боялся. В Читу с пережогинским отрядом из Разгуляевки отправилось тогда пять человек.
Наталья, жена Егора Михайлова, вынесла из дома своего новорожденного Митьку и положила его на дороге. Егор подъехал к ней, стегнул ее плеткой, спрыгнул с коня, подобрал копошащийся сверток и переложил его на обочину. Отряд двинулся мимо надрывавшегося от крика Митьки, заглушая его вопли лихой казацкой песней со свистом, криком и улюлюканьем.
