Редкая обыкновенность

Как осознать душе и телу,

                                    Среди бесчисленных явлений,

                                    Что жизнь бесследно пролетела

                                    Для многих тысяч поколений?

Темными вечерами поздней осени, под угрюмые завывания ветра, или монотонный шум дождя за окном, лежа(обычно) на диване, я мечтал написать рассказ о моем хорошем знакомом. Одолевали меня эти мысли и фантастически длинными вечерами раннего русского лета, где-нибудь на даче, либо у костра (люблю, грешным делом, посидеть у огонька, под жужжание комаров и щебет птиц среди юной зелени). Таких вечеров почти нигде не встретишь. Немного похоже в Канаде и Скандинавии, ну, отчасти в Шотландии и Дании…

С утра начиналась повседневная жизнь, она затягивала своими нескончаемыми проблемами и все писательские потуги забывались, или откладывались. Так проходили месяцы и годы, планету сотрясали катаклизмы и локальные войны, интернет захватывал мир, а телевидение все больше деградировало. Оставалось с грустным сожалением признать неосуществимость затеи… Но жизнь! Неожиданный зигзаг, с кульбитом, предоставил мне массу свободного времени. Первые два года своего вынужденного безделья, я усиленно отсыпался. Звучит странновато, но часов по пятнадцать, а то и все восемнадцать проводил в постели, причем, реально спал. Мне удалось до такой степени выспаться, что отступили даже тяжелые сердечно-сосудистые заболевания, вернулся юмор, а интерес к жизни вспыхнул с новой силой. Сдружился я к тому времени с двумя юными стариками (пенсионерами) Сергеем Михайловичем Румянцевым и Александром Васильевичем Глаголевым, в просторечии Серегой и Саньком. Их жизнерадостность и юморная языкастость не признавала ни каких границ. Серега знал сотни, а то и тысячи озорных эпиграмм и четверостиший, сам нередко сочинял. Мне рифма также не чужда. Бывало, он начнет, я продолжу. Санек больше слушал, да посмеивался. Множество хулиганских частушек и стишков (полуматерно-сатирических) выдали мы дуэтом. Потом стал сочинять один, даже составил маленький сборничек: «Откровения из барака, сарая и прочих шалашей». Однако по прошествии маленького промежутка времени понял, что одного юмора маловато, тесно мне в нем. За месяц было написано «Плавское Евангелие» – полушутливая поэма, хорошо встреченная слушателями и несколько стихотворений. Промелькнули еще два месяца. Жгучее желание написать в прозе о моем приятеле, захватывало меня все сильнее. Посоветовавшись с моими старичками и получив их одобрение, я приступил к повествованию…

Его звали Виталий Михайлович Королев. Сын агронома и санитарки психоневрологического интерната, он родился вторым ребенком в семье (была еще старшая сестра), когда председателем президиума верховного совета СССР досиживал престарелый маршал Ворошилов. Вскользь заметим, что девичья фамилия матери Виталика звучала почти величественно – Кутузова.

Заранее прошу извинение за склонность отвлекаться в сторону, увы, имею такую слабость – сообщать попутные детали.

День его рождения – 10 июня. Отцвели сады, облетела сирень. В парке – бывшем имении князей Оболенских поднимался на крыло выводок птенцов и шумел пионерский лагерь. Два общественных сада, один – школьный, другой – интернатский- послесталинская всеобщая мода, радовали глаз юными зелеными яблонями и грушами…

Конец пятидесятых – короткий промежуток, но целая эпоха в сознании страны, которая называлась тогда Советским Союзом. Целинная помпа потихоньку сдувалась. Строился грандиозный Байконур, каскады гидроэлектростанций, возводились домны и «хрущевки» – символ того времени. Сергей Павлович Королев приступил к «лунной программе» и пилотируемой космонавтике, для чего привлек будущего знаменитого конструктора – двигателиста Алексея Михайловича Исаева. В спорте блистали Гарринча и юный Пеле, Игорь Тер-Ованесян и Юрий Власов…