Ночь. Мой гостиничный номер окнами выходит прямо на мост Рамы VIII. Взгляд падает то на крыши местных жилых домов, то на вывеску рекламы «Nescafe» на одной из высоток где-то на востоке города, иногда и вовсе устремляется в ночное небо и под звук треска азиатских телефонных проводов улетает куда-то в сторону реки Чаупхрая. Мой взгляд здесь всегда цепляется за какие-то вывески: за блики неона в них, за единственный исходящий в ночном пространстве свет, пусть даже и искусственно созданный. И всегда растворяется в чем-то настоящем, будь то гладь реки или бесконечно мрачное пространство ночного неба.
Под микс из «туц-туц-туц», доносящийся из местного клуба, и треск азиатских проводов я выхожу на балкон своего номера каждую ночь. Иногда бывает так, что мне становится скучно – в такие дни я прогуливаюсь до лухари-кафешек, что через дорогу от отеля, и там курю с местными австралийцами или другим местными «европейцами». Когда скучно совсем, я спускаюсь к любителям «туц-туц-туц» с уже заготовленной для бармена репликой: «Ту Малибу Бич, плиз!».
Ближе к утру любители «туц-туц-туц» растворяются на задних сиденьях первых такси, еще раньше отчаливают местные европейцы, направляясь в условный «Хутерс», где перед ними бабы трясут сиськами и подают им какое-то жареное хрючево. Бармен, как и положено, исчезает с последним шотом водки до следующей смены. В такие моменты я остаюсь с городом один на один, и этого города будто и вовсе не существует. Передо мной лишь набор бессмысленных архитектурных блоков и коробок посреди пустынных улиц, где нет ни души. Как в тех дурацких вечерних ток-шоу, где всегда фоном эдакая декорация – картонный мегаполис с ночными огнями и набором одинаковых небоскребов, что вторят друг другу, и ритмично, декорация через декорацию, копируют сами себя.
Ночь. Тот же город. Та же декорация. Тот же ритм. Набор одинаковых, что вторят друг другу, небоскребов. Я окружен этим картоном. Этими коробками. И уже совершенно не важно, в роли ведущего нахожусь или приглашенного гостя – там, за кадром всех этих декораций, заранее записанный смех для всех одинаковый, как и заранее отрепетированная грусть, что всего лишь наложенная сверху фонограмма.
Ближе к утру улицы здесь пусты и безлюдны, в них есть лишь что-то остаточное от жизни: неправильно припаркованный байк возле кафе, спущенные шины автомобиля у «7-Eleven», треск смотанной на фонарном столбе катушки проводов.
Мимо проезжает такси – видимо, везут последнего любителя «туц-туц-туц» домой.
Я не до конца понимаю, по какому графику тут работают забегаловки и магазинчики ночью. По каким-то дням они закрыты. По каким-то – нет. Здесь, в Бангкоке, я вообще не понимаю, как работает ночь. Где ночь начинается и где кончается вечер – я не понимаю тоже. Кажется, я уже окончательно сбился и в тайм-лайне собственных мыслей, но это абсолютно не важно – мне плевать на это, главное – что я не сбился с маршрута до ближайшего «Блэкберда» или «Крейзи Манкиса».
Ночь. Тот же город. Та же декорация. Тот же ритм. Набор одинаковых, что вторят друг другу, небоскребов.
Мой местный лэнгвич – это три с половиной фразы, которых мне более чем хватает на две недели пребывания здесь, когда меня пробьет на хавчик: «Гив ми ту, плиз. Спагетти энд шримпс. Уна Чанг, плиз! Фэнкс!» – уже после того, как меня пробьет на хавчик.
Мне нравится местная традиция приветствовать встречного тебе человека при помощи сложенных рук и поклона головы, которая, на местный манер, называется «вай». Таким образом меня всегда встречают в «Хэппи Хай», в любое время суток, но каждый раз, как ухожу, мне медленно, улыбаясь вслед, протяжно расстилают: «Хээв э гуууд нааайт!». Я отвечаю им такой же широкой улыбкой.
