Мне сегодня совершенно не повезло… я проснулся в пяти метрах от входа в зарешёченное здание компании ПАО «Киберсоник» на Петровке. В этой вылизанной части Москвы невольно вспоминаешь, кто ты. Я – отщепенец, киберкурьер, и я – без пяти минут труп: контейнер заказчика вскрыли, плакали мои денежки, а сестра отправится в вечные шлюхи отрабатывать ущерб.
На меня напали отщепенцы, разворошили провода в моей руке и выкрали биометрический репликант. Перед делом я скопировал на свои грешные пальчики отпесатки случайного младенца из взломанной базы детского дома, чтоб не светиться, но репликант изменяет отпечатки, если на пальчиках биосовместимая кожа с возможностью кристаллической мимикрии: спасибо, что не срезали и не лишили тритиевых батарей. Позвоночный столб мой выстроен из остеопластичного полимера, а нервное волокно протянет три часа без подпитки, после тело переходит в режим гибернации.
Не могу винить нашего брата… Мы – подножная социальная каста. Наша деятельность далека от закона и часто уходит за грань, но у нас есть собственный непреложный закон – всегда оставлять в живых свою жертву: покойники ничего не покупают и повторно их не нагреешь, жертвы вынуждены обращаться на киберрынок в поисках нового протеза, и иногда получается находить украденное и выкупать своё за приличные деньги. Я на одну треть киборг. Вся экзотика спрятана под кожей, с виду я ничем не примечателен: кареглаз, черноволос. Волосы не мои, пересаженные: вряд ли после глубокого химического ожога стоит ожидать чудес. Благодаря доминирующей человеческой части я сохраняю гражданские права: можно официально заявить в полицию о нападении и изъятии моего биометрического репликанта, но я не настолько глуп, чтоб плакаться в жилетку закона.
Я заглянул в повреждённый контейнер: на меня смотрели фекалии, груз стырили. «Думай! Антон, Думай!», – ничего радостного не приходило на ум, только если…, проблемы лохов не касаются заказчика. Мне больше не поручат доставлять донорские органы. Рейтинг, если я выживу, падёт ниже, чем у тифозной проститутки. Но будь селезёнка в контейнере падлы-отщепенцы могли вколоть яду в донорскую селезёнку, поскольку они ненавидят «сливки», а трудяг вроде меня считают мальчиком на побегушках. По социальному QR-коду я состою на службе городской доставки попросту киберкурьер. А гордый отщепенец не таков: максимум он толкает незаконные прошивки для киберимплантов, поскольку стандартная сборка не учитывает индивидуальную биомеханику, биохимию носителя и может излишне стимулировать выработку синтетических гормонов в подсаженной железе.
Обиднее всего осознавать, что пять метров отделяло меня до цели. Отщепенцы, видимо, врезались в корпоративную сеть и нагрели меня… но я уже решил, как выкрутиться перед заказчиком.
***
Утешало, что «Киберсоник» через графикоаналитический наружный считыватель распознал меня как элемент безопасный; не факт, что после пристрастного допроса осталось бы, чем шевелиться. Корпорация отгораживалась несколькими уровнями защиты, и даже таких верных отщепенцев вроде меня размётывало по запчастям. Дурдом начинался с первого этажа: ресепшн укомплектован пулемётом НСВ «Утёс» и радикальной девушкой в чёрной форме, переубеждающей рыпаться кого угодно одной лишь улыбочкой ангельской сволочи. Несколько рабочих-киборгов красили стены матирующей краской, чтоб затереть следы недавнего нападения.
– Подтвердите вашу личность, – ангелок поглаживала гранату.
Я не успел подчиниться требованиям девушки: ко мне приближался безвозвратный человек в отглаженных брюках и с вторым подбородком от скромной жизни, с улыбкой, ползающей с упорностью изворотливого глиста от жевания сигары. Это Пронин – мой заказчик, гендиректор «Киберсоника». Он явился, чтоб уморить меня своим одеколоном и криком. Странно, что столь влиятельный человек не прибегнул к теломерному омоложению, чтоб прожить вторую молодость. В этом и заключалась проблема «сливок»: они умирали только через убийства, пока нижестоящие социальные слои довольствовались укороченным циклом жизни. Теломерное омоложение позволяло излечиваться от тяжёлых травм. Вся прелесть была обнаружена, когда прошедшие реабилитацию военные застревали на биологическом возрасте двадцати пяти лет при паспортных сорока годах. Неудивительно: эту процедуру объявили якобы вредной, а затем признали военной технологией. Для её применения нужно было иметь специальный секретный допуск, что, собственно, добывалось связями.
