Jean-Michel Cohen.
Ouvrage public avec l'aide du Ministre français cours de la Culture – Centre national du livre
Издание осуществлено с помощью Министерства культуры Франции (Национального центра книги)
© Flammarion, 2007
© Е. А. Макарова, перевод, 2012
© Палимпсест, 2012
© Издательство «Этерна», оформление, 2012
Внешне здание, в котором располагается Парижская клиника, отличается от других, соседних домов своей исключительной невыразительностью. Плоский, геометрически симметричный фасад отделан по моде шестидесятых годов камнем и стеклом. Справа от клиники стоит особняк в викторианском стиле, лет ста с лишним, этакий важный буржуй. Слева – строение с башенками и террасками, обитель какого-то именитого актера. Напротив – большой стадион. Следовательно, перед клиникой нет ничего, что усложнило бы папарацци охоту на «пипл». И пусть газон вокруг не очень ухожен, зато кадр, при умелом наведении ракурса, получится весьма любопытным. Однако наверняка останется впечатление какой-то незаконченности, и оно не дает права именоваться «крутым» этому зданию, стоящему в Булонском лесу, где все постройки претендуют на славу элегантных и дорогих сооружений. И тем не менее в нем находятся больные, не обремененные ни славой, ни большими деньгами.
Следует прибавить, что слово «больной» очень не нравится доктору Метью Сорину. Разве тот, кто ест слишком много или не ест вовсе, – больной? Скорее всего он – жертва, разве нет? За те двадцать с лишним лет, что доктор работал с пациентами, пораженными недугом искаженного взгляда на правильное питание, у него было достаточно времени подумать над научной терминологией. Метью прекрасно знает, что описывать его «больных» следует как потомков Адама, страдающих и телом, и душой в равной степени. Каждый случай в его практике уникален и символичен.
Впрочем, это как раз то, что вдохновляет врача, специалиста-диетолога, побуждая его заниматься своим делом и дальше. Он никогда не пожалел о своем выборе. Разумеется, хирургия, кардиология или онкология могут показаться более достойным, более прибыльным, более важным занятием, но там слишком большая летальность, а он, из-за своего чувствительного характера, никогда не смог бы смириться с тем, что оказался в ответе за жизнь пациента и ничем не сумел ему помочь.
Всем известные неэффективная терапия и клиническая смерть в его практике пока не случались. Больше всего он любил наблюдать, как к его больным возвращается их внешняя индивидуальность, их уникальное тело, как в них снова загорается желание жить. Дорожил сознанием того, что имеет полное право сказать: в их возвращении в привычный мир есть и его заслуга. Он уже не питал иллюзий, как в начале своего пути, что сможет спасти всех, даже тех, кто не хочет выздоравливать, нет, его честолюбие ограничилось теперь осознанием возможности вернуть в равновесие тот маятник, который отклоняет человеческую судьбу то в одну, то в другую сторону. И это уже очень и очень много…
Соня, медсестра отделения, ворвалась в кабинет без стука:
– Скорее, Сара умирает!
Доктор Сорин вскочил так стремительно, что кресло, в котором он только что сидел, отъехало на своих колесиках в другой угол кабинета.
– Скажи Люсио, чтобы сию секунду нес дефибриллятор и капельницу для вливания, если она еще не в палате, гипердозу глюкозы, три ампулы калия и несколько ампул адреналина. Живо!
Он бросился к лестнице, повинуясь выработанной привычке не пользоваться лифтом: сейчас не время для риска, каким бы ничтожным он ни был: а вдруг лифт застрянет между этажей…
* * *
Пока Метью бежал вверх, прыгая через четыре ступени, в его мозгу вихрем пронеслось воспоминание о первом разговоре с Сарой. Ее привез шофер на машине со специальным знаком, наверняка на той же самой, которой пользовался и ее отец, Филипп Филло, министр здравоохранения. Она приехала одна. Не вскрывая письма психиатра, который направил к нему эту пациентку, Метью уже знал ее диагноз. У нее была не только последняя стадия худобы, без пяти минут анорексия, имеющая психологические корни, от нее к тому же веяло неприступным высокомерием, которое проявлялось во всем: и в ее особенной манере одеваться, и в высоко вздернутом подбородке, и в повороте головы при разговоре. Пока Метью одним глазом пробегал строки письма своего коллеги, другим он наблюдал за Сарой. В кресле она сидела очень прямо, скрестив ноги и руки, крепко сжав губы, пренебрежительно разглядывала обстановку его кабинета. Да-а, задаст она нам хлопот, тут же подумалось ему. Все в ее манере держаться кричало, что пришла в это учреждение она не по собственной воле и что внутренне она будет всячески сопротивляться лечению. Метью подавил желание горестно вздохнуть и начал беседу.
