Минуту она колебалась, вспоминая прошлое. Но тотчас же поспешила сказать с улыбкой, словно ее радовали собственные слова:
– Я узнаю вас. Вы – кабальеро Тангейзер, тот, который был в любовной связи с Венерой.
Случилось это в «Селест-Отеле» в Авиньоне в восемь часов вечера. Клаудио Борха, издали во время обеда наблюдавший за нею, встал из-за стола, видя, что она приближается к нему, и спросил ее по-испански:
– Вы сеньора де-Пинеда? Я имел честь быть представленным вам в Мадриде. Быть может, вы этого не помните.
Но нет, она не забыла. Она засмеялась и в течение нескольких секунд как бы просила у него глазами извинения за свое невольное веселье.
Оба они вызвали в своей памяти, как и где они впервые встретились. Случилось это за обедом в доме сеньора Бустаменто, – испанского сенатора, который из-за своего личного тщеславия поддерживал отношения с южно-американскими странами. Перейдя в салон после обеда, гости говорили о тех личностях в литературе и истории, которые им были наиболее по душе. Каждый заявлял, каким из героев он желал бы быть.
Эстела, дочь хозяина, молодая девушка, робким голосом жалела о том, что ей не выпало на долю быть Офелией Шекспира; ее отец, торжественный дон Аристидес, колебался между Ликургом и кардиналом Хименес де-Сиснерос; старый генерал выбрал Юлия Цезаря.
Все желали узнать, кем хотела бы быть Розаура Салседо, вдова Пинеда, богатая аргентинская дама, в честь которой Бустаменто давал банкет. Но эта сеньора, бывшая в Мадриде проездом, жившая большую часть года в Париже, или путешествовавшая по всей Европе, скромно отказалась объявить свою героиню. У нее нет такой. Она довольна своей судьбой. И почти все присутствовавшие сеньоры, отягченные неисполнившимися желаниями и завистью, озлобленные на судьбу, смотрели на Розауру пристально, и в их улыбках было что-то, похожее на цвет желчи. Они с горечью одобряли ее. Чего еще могла она желать? Чего только не дала ей жизнь? Богатство у нее было громадное: богатство американское – миллионы и миллионы. К тому же она была свободна, могла делать все, что вздумается, и красота ее, словно бесконечная весна, непрерывно обновлялась, благодаря роскоши и дорого стоящей гигиене.
После нее настала очередь Клаудио Борха, которого сеньор Бустаменто причислял как бы к своей семье, потому что он был молод и одинок. Многие считали этого юношу, не имевшего определенных занятий, но владевшего значительным состоянием, будущим мужем Эстелы Бустаменто.
Клаудио Борха, точно бросая вызов почтенному обществу, энергично заявил: ему очень обидно, что он не кабальеро Тангейзер.
Некоторые, желая похвастать своею начитанностью, поспешили признать такое желание очень понятным. Тангейзер был странствующий поэт, певец – кабальеро, а Борха пишет стихи.
– Нет, – ответил юноша, – если я завидую Тангейзеру, то потому лишь, что он имел любовную связь с Венерой.
Наступило изумленное молчание, полное недоумения. Кончилось тем, что все рассмеялись, признавая, что Борха, как все пишущие для публики, часто «чудит».
– Понятно, я не забыла вас, – продолжала красивая аргентинка, вместе с Клаудио направляясь в салон. – Человек, который дает такой ответ, уже нечто. В тот вечер мы не могли поговорить друг с другом. Сеньор Бустаменто так дружески овладевает своими гостями. Несколько дней спустя я уехала из Мадрида. Быть может, даже на следующий день. Наверное, не помню. Для меня прошлое очень мало значит. Я думаю только о завтрашнем дне. Но, верьте мне, я много раз вспоминала вас. Когда я слушаю музыку Вагнера, в памяти моей всегда встает лицо юноши, которого я видела всего раз в жизни, и я задаю себе вопрос: «Что вышло из мадридского Тангейзера? Вступил ли он в брак с Офелией, утомившись ждать Венеры?»
