Когда Трутни зашли в курилку выпить перед ленчем, еще один Трутень, сидевший у письменного стола, встал и подошел к ним:
– Сколько «р» в «безобразие»? – спросил он.
– Два, – ответил Трутень-1. – А зачем тебе?
– Пишу в наш комитет, – объяснил первоначальный Трутень. – Сколько можно терпеть это безобра… А, черт! Опять!
Лицо его перекосилось. За дверью, в коридоре, свежий голос запел песню со множеством переливов. Трутень-2 внимательно слушал, как она удаляется к столовой, а потом поинтересовался:
– Кто эта певчая птичка?
– Бинго Литтл, чтоб он лопнул! – ответил всеведущий Трутень. – Поет и поет. Об этом я и пишу. Какое безобразие! Нет чтобы только петь – он по спине хлопает. Вчера подкрался в баре, и ка-ак хлопнет, и еще вопит: «Ага!» Мог и убить. Сколько «н» в «непрестанно»?
– Три, – отвечали Трутни.
– Спасибо.
Пишущий Трутень вернулся к столу, пришедшие – удалились.
– Странно, – сказал Трутень-1. – Очень странно. Почему это он поет?
– Так, радуется жизни.
– Да он недавно женился! На какой-то писательнице.
– Правильно. На Рози М. Бэнкс, создавшей «Мервина Кина», «Фабричную работницу», «Однажды в мае» и другие книги. Очень известная тетя. Загребает – будь здоров!
– Не знал, что женатые люди радуются жизни.
– Большей частью они и не радуются. Но у Бинго – счастливый брак. Прямо голубки!
– А по спине хлопать не стоит.
– Ты не все знаешь. Он хлопает не от злости. Ему удалось спастись от большой беды, от семейной драмы.
– Они же голубки!
– Да. Но и у голубков бывают случаи, когда голубица кидается на партнера. Если бы эта Рози кинулась на Бинго, она бы не утихла к золотой свадьбе. Вообще-то она ничего, приятная, но женщины – это женщины! Словом, Бинго избежал страшной участи, и я понимаю, зачем он поет.
Началось это утром, когда Бинго вернулся в гнездышко, выгуляв собачку, и пытался удержать зонтик на кончике носа, а жена его вышла из своей комнаты, вдумчиво хмурясь.
– А, вот ты где! – сказала она. – Ты бывал в Монте-Карло?
Бинго заморгал; она коснулась больного места. Больше всего на свете ему хотелось поехать именно туда, поскольку у него была абсолютно верная система, но людям женатым в такие места не попасть.
– Нет, – не без грусти ответил он, но тут же ожил. – Смотри! Ставим зонтик… держим…
– Я хочу, – сказала жена, – чтобы ты немедленно туда поехал.
Зонтик упал. Бинго вздрогнул. Мгновение-другое ему казалось, что он видит дивный сон.
– Мне нужно для книги, – объяснила Рози. – Понимаешь, местный колорит.
Бинго ее понял, они часто говорили об этом колорите. Если пишешь роман, без него не обойтись, читатель слишком много знает. Напутаешь что-нибудь – и пожалуйста, гневные письма. «Известно ли Вам, глубокоуважаемая N.?»
– Сама я не могу, – продолжала Рози. – У нас в пятницу званый ужин, в тот вторник – ленч в честь Кэрри Мелроз Бопп, американской романистки. Я вот-вот дойду до сцены, где лорд Питер Шипберн срывает банк. Ты не съездишь, кроличек?
Бинго понял, что ощущал Израиль, когда сверху посыпалась манна.
– Конечно, старушка, конечно! – вскричал он. – Да я… – Тут голос его сорвался. Он вспомнил, что у него нет денег.
Две недели назад он поставил последний пенни на лошадь по имени Плясунья, которая добежала до финиша в половине третьего, если мы назовем это бегом.
Бинго грешен тем, что позволяет суеверию победить холодный разум. Он прекрасно знал цену Плясунье, но накануне скачек увидел во сне, как дядя Уилберфорс танцует румбу у входа в Либеральный клуб. Что ж, и проиграл.
Теперь он замялся, но вскоре отошел. Рози, прикинул он, не пошлет его в тяжелый поход без соответствующих ресурсов.
– Еду, еду, еду! – зачастил он. – Завтра и отправлюсь. Сотни фунтов хватит, я думаю, а две – еще лучше, что же до трех…
