Рубайат. Трактаты

«С чего начать?» – этот вечный вопрос не только созвучен строю русской души, но и удивительно актуален для каждого, кто пытается подступиться к прояснению проблем, связанных о творчеством Омара Хайяма, этого персидского гения ХI – ХII вв. Традиционный зачин об «открытии» Хайяма в XIX в. английским поэтом Эдвардом Фицджералдом, по-моему, уже всем надоел, однако факт остается фактом: именно после публикации в 1859 г. переводов четверостиший Хайяма, выполненных Эд. Фицджералдом, на европейском поэтическом небосклоне зажглась новая звезда. Эта звезда персидской поэзии разгоралась все ярче, подчиняя своему влиянию Европу, а за ней и Америку, Хайям превратился в моду, переходящую в эпидемию, а книга Фицджералда, содержавшая 101 четверостишие, выдержала до конца XIX века 25 изданий. В Иране, где Хайям прежде особой популярностью не пользовался, быстро сориентировались и «отыскали» (скорее, изготовили) немало старинных рукописей, включавших все больше и больше стихов.

Но тут в 1897 г. в Петербурге серьезный, хорошо зарекомендовавший себя ученый В.А. Жуковский издает статью «Омар Хайям и «странствующие» четверостишия», в которой довольно безжалостно развенчивает этого новоявленного кумира публики. В своей статье В.А. Жуковский показал и доказал, что атрибуция в данном случае – «авторская принадлежность»

Хайяму большинства четверостиший, которые тем временем были опубликованы в Европе, ошибочна; что касается меньшинства, то и там авторство Хайяма спорно… Жуковский поступил просто: сопоставил тексты четверостиший – в персидском оригинале, конечно, – с признанными собраниями стихов других поэтов, живших и творивших как до Хайяма, так и после него. И обнаружил, что там можно найти львиную долю «хайямовских» рубаи.

Вот такая получилась странная история, в которой очень многое нуждается в дополнительных пояснениях. Прежде всего нужно уточнить сам термин четверостишие/рубаи (рубаи – это единственное число слова со значением «четверка»/четыре строки»; множественное число – рубайят, оно и вынесено в название книги), который в русском понимании обозначает просто любой стишок из четырех строк, а в персидском – четко регламентированную стихотворную форму, определенным образом зарифмованную и, главное, всегда написанную одним и тем же стихотворным метром (именно метр, ритм выступает как определяющий признак, а метрика в персидской классической поэзии соблюдалась очень строго). Жанр (и метр) рубаи – исконно персидский, он восходит к пехлевийской литературе, а не к арабской, как ряд других стихотворных форм, однако считать его простонародным (как дубайти – персидские и таджикские частушки-припевки) неверно: рубаи сочиняли и изысканные поэты при царских дворах. Но все же в четырех строках особо не разгуляешься – вот почему «подписи», т. е. включенного в текст имени автора, в рубаи, как правило, не бывает, дата написания, конечно, тоже отсутствует. Поэтому и «странствуют» четверостишия из одного сборника, одного собрания в другие, приписываемые то одному, то другому поэту. Имя Хайяма иногда все-таки встречается в текстах рубаи, но именно это обстоятельство часто, хоть и не обязательно, выдает в них подделку.

Разумеется, «закрытия» Хайяма, отмены его славы после статьи Жуковского не произошло – строгая научная статья не получила такой массовой известности, как переводы Фицджералда, но сознание ученых-востоковедов она отравила. И российские, и западные ученые принялись развивать разрушительную идею Жуковского и пришли прямо-таки к убийственным результатам: одни после долгих расследований признавали достоверными лишь десяток-другой рубаи, другие доводили это число до ста – ста двадцати, а третьи (среди них и некоторые иранские знатоки) вообще отрицали существование Хайяма-поэта. До такого нигилизма дошли как раз самые строгие исследователи, приводившие весьма солидные аргументы. Дело в том, что в персидской классической поэзии за ее многовековую историю развития было выработано множество правил, критериев, оценок – целая система. Настоящим поэтом считался лишь тот, кто этим правилам соответствовал, подходил под схоластически выстроенную категорию «поэта» – придворного или отшельника, а вовсе не любой досужий писака, состряпавший пару-другую рифмованных строк. Само название поэзии –