Русская удаль
Удаль не порок,
да не теряй умок.
Поговорка.
Иван Трофимович Топотков расхаживал по кабинету. Все сотрудники на сельхоз работах в подшефном хозяйстве.
С самого утра у него не выходило из головы вчерашнее застолье. И вся эта компания и зал кафе время от времени вставало у него в воображении. Он был приглашён с женой на день рождения: начальник жены справлял своё шестидесятилетие. Народ собрался разный и незнакомый, какой-то сдержанный, молчаливый. Чопорная публика.
Правда, потом, когда выпили раза по три и уже не шампанского, немного разговорились, расслабились.
"Если месяцами не выходить на люди, поневоле забудешь, как вести себя в обществе. Теряешь опыт. Дичаешь", – философски заключил Иван Трофимович, приостановившись у телефона.
Хотелось позвонить жене, но он медлил. Что-то неясное томило душу.
Лучи солнца просвечивали сквозь редкую осеннюю листву деревьев за окном, и, отражаясь от линолеума на полу, зайчиками играли на потолке, на стеклянных дверцах шкафа, освещая рабочий кабинет Ивана Трофимовича.
Мда… Вспомнилось, как после четвёртого или пятого тоста он сам выдал здравицу.
– Дорогие гости, мы все, собравшиеся за этим прекрасно сервированным столом, и чествуем не только именинника, хотя, разумеется, в его честь этот банкет. Но мы, я бы так сказал, целую эпоху в его лице чествуем. Можно только представить какие годы легли на плечи этого удивительного человека. Но они не сломались, они выдержали, и их гордо несёт эта широкая грудь…– кажется, такую околесицу нёс.
И хотя за столом сидел сморчок ростом не выше подростка, однако от слов Ивана Трофимовича в глазах публики тот вырос до исполина. Одна дама даже в ладоши захлопала, и её поддержали. Может быть, ей почудилась ирония в его словах, но Иван Трофимович не шутил.
Иван Трофимович кисло усмехнулся, дёрнув уголком пухлых губ, и вновь заходил по кабинету. За окном доносился городской шум, стук и визг трамвайных колёс, сигналы автомобилей. Офис располагался в доме, стоявший на перекрёстке улиц, и вся городская, казалось, канитель, шум – витали над этим домом и через полуоткрытое окно заполняли кабинет. Особенно неприятно отражался в голове писк трамвайных колёс. Он словно бы вытягивал из мозгов невидимые ниточки нейронов, отчего не опохмелённую голову пронизывали болевые ощущения. Хорошо, что трамваи ходили не часто, и на настроение Иван Трофимович эти сигналы почти не отражались.
Потом танцы начались. Под магнитофон, импортный. Не танцы – кривлянье. Дёргались, кривлялись один перед другим, как припадочные.
Иван Трофимович, будучи помоложе, к таким разминкам относился терпимо, иногда и сам принимал в них участие. Но с возрастом начал стесняться. Что-то находил в них дурственное, неприличествующее людям среднего возраста, к коим стал себя относить. Но сейчас, куда не глянь, везде паралитики: по телевизору, в кино, на дискотеках, и вот, на гулянках тоже.
В детстве, в школе был кружок художественной самодеятельности, и он в нём занимался. В нём же научился танцевать вальсы – вот где полёт, фантазия!..
– И-эх! – и он закружился.
Научился плясать "русскую", "флотскую чечётку". По крайней мере, дробить степ ещё мог, и ладони для прихлопований не отсохли.
Иван Трофимович вдруг подпрыгнул, подбоченился и, отстучав чечётку, пошёл по кабинету в пляс.
– Та-д, та-д, та-та! Та-та-та-та-д, та-та!.. ‒ аккомпанировал он сам себе.
Эх, были ж танцы на Руси! Куда что подевалось? Куда?.. Даже пьянки ради редко удаётся сбацать.
– Эх-эх! Эх-ма! – Иван Трофимович остановился у двери, вздохнул полной грудью и рассмеялся.
Всюду, где бы ему не доводилось гулять в компаниях, всегда испытывал пламенное желание сплясать, станцевать нормальный танец под нормальную музыку. Душа так и рвётся из груди птицей. Так и хочется топнуть ножкой. Но не танцуют теперь, не пляшут, к сожалению, – сплошные папуасы. И что с нами происходит? Вот, дикость!..
