Мысль об этой книжке «Русские диалоги с Гогеном» или «Избранное», родилась случайно на воздухе, когда я раскрепощено и свободно гулял не турбазе «Алоль». Я люблю эти места для отдыха, часто приезжаю туда, и был бы счастлив когда-нибудь провести там месяц-другой, потому что мне на Псковщине очень даже хорошо дышится и работается.
Итак, я гулял на природе, писал, рисовал. Потом, уже в Москве, эта же мысль мне пришла в голову, когда я гулял в Строгинской пойме. Я как-то подумал: чёрт побери всю мою писанину – мои статьи, эссе, комментарии, рассказы и повести, чёрт побери и все мои стихи! Ведь из всего, что я написал, до сего дня не напечатано ни строчки… А если я завтра умру? Ведь все мои книжки (у меня большая библиотека), картины и рукописи какие-нибудь гастарбайтеры из ЖЭКа выбросят на свалку! Я встал, разнервничался, а потом подумал, что и в самом деле правильно кто-то сказал в одном фильме: «Везде окружён множеством людей, а сам живёшь, как в космосе…» Потом я немного остыл и подумал: может, мне сделать своего рода выжимки из всего мною написанного? Так появились моя рукопись «Москва пустынная» и эта тетрадь «Диалоги с Гогеном». Я сделал подборку из прежде написанного мной и собрал в одну тетрадь. Теперь я подумал, что, может, мои диалоги и вообще размышления должны заканчиваться письмами из моей рукописи «Сезон отправленных и неотправленных писем», ведь это тоже своего рода диалоги. Быть может, я так и сделаю и отберу из моих писем что-то стоящее.
Теперь современный читатель крепко избалован: большие романы или длинные повести он не будет читать. А вот на короткие эссе, диалоги или письма он, может, обратит внимание.
Кто бы мне и что не говорил, а Пушкин в ссылке, например в Михайловском, наслаждался покоем, роскошной тишиной русской природы, вдохновением и своим творчеством! Я не могу представить уже Пушкина без такого заточения… Когда я посещаю его родовое имение Михайловское, хожу пешком до Тригорского, взбегаю к часовне на Савкиной горке, купаюсь в Сороти или что-то пишу, я не могу понять тех литераторов и художников, которые пока не посетили эти места. Имея кой-какие таланты, тут, на Псковщине, можно написать пропасть вещей, например об иконописи или о живописи. Я только что написал страничку из моего романа «Иконников», я его назвал на скорую руку «Больное дитя эпохи застоя».
Больное дитя эпохи застоя
(дополнительные материалы из архива С. Иконникова)
Однажды в узком диссидентском кругу на 42-м км от Москвы (по Казанской дороге) мы слушали «Голос Америки», ловя убегающую волну на стареньком радиоприёмнике, и говорили о правах человека, о свободе, демократии и независимом и свободном искусстве, о доносящихся «из-за бугра» свободных песнях А. Галича и о стихах И. Бродского. Тогда была в самом разгаре развёрнута клеветническая кампания и травля А. Д. Сахарова.
Я только что перечитал «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына и снова принялся за моего «Иконникова», не надеясь когда-нибудь закончить этот роман о трагической судьбе художника…
В нашем узком кругу единомышленников (а сказать откровенно, скрытых диссидентов) мы провели блиц-опрос, выбирая вопросы из шапки, которые были написаны на крошечных листочках бумаги.
Я быстрым меленьким почерком написал свои ответы. Потом, дома уже, прочитал их и сам для себя их назвал «Анкета Иконникова».
Иконников – это дитя самой застойной поры, какую когда-нибудь переживала Россия.
Иконников – это больное дитя «эпохи застоя». Пытливому племени молодых художников этого времени я свою книгу и посвящаю.
Вот какие вопросы выпали мне.
1. В: Иногда по одной фамилии можно узнать, каков человек: потомственный скотовод, гробовщик или маляр. В вашем роду писали иконы? Или производили гробы?
