Прошла долгая неделя с тех пор, как я узнала, что, возможно, в
моей крови спокойненько спит фираен.
Мысль о ее пробуждении волновала и
будоражила воображение. Особенно сильно она воздействовала на
маленького Товли.
Мелкий сразу же заявил о моей
обязанности, как старшей сестры, летать с ним на спине над
поместьем как минимум три раза в неделю. Точный график наших с ним
вылетов он, конечно же, обещался предоставить сразу, как только
появятся мои крылья.
А на мои откровенные протесты и
намеки о его немалом весе, он лишь закатывал глаза. Громко цокал
языком и как прирожденный итальянец размахивал пальцами, возмущенно
повторяя:
— Я создан из пыли, тыковка! Я
легок, как пушиночка. Для тебя это будет легче легкого.
Мне оставалось лишь кидать в него
снисходительные взгляды. Так как я прекрасно знала, что «пушиночка»
он только на словах. Мы спорили с братом еще некоторое время, после
чего я шла в кабинет к отцу ставить на себе новые эксперименты.
Но как бы мы не старались с
волшебником пробудить сей неизведанный фираен, на протяжении
пролетевших семи дней у нас это никак не получалось. И
предположений относительно наших неудач было несколько.
Либо папина магия оказалась столь
сильна, что выписала бедняжке рецепт на круглогодичный сеанс
анабиоза без права незапланированного прерывания процедуры, либо мы
явно делали что-то не так….
И осознание сей правды немного
расстраивало.
Абсолютное ничего внутри меня не
откликалось на призыв.
Не открывало сонный глаз с логичным
вопросом: «Где я? На кой леший вы меня будите, уважаемые?».
И в голове ни разу не возникало едва
заметного намека на чей-то рокот. А ведь мэтр Эвлин каких только
заклинаний не насылал на мою тушку. Если бы коснувшаяся меня магия
могла оставить после себя блестящий след, то я бы искрила, как
напрочь свихнувшаяся гирлянда.
Первым делом в ход было пущено самое
привычное для отца заклинание. Но в тот раз волновались все
страшно. Нервозность считывалась в каждом из присутствующих.
Она проявлялась в матушкиных
пальцах, то и дело сжимавших ткань юбки, пока мэтра наблюдала за
нами, устроившись в большом коричневом кресле возле открытого
окна.
Читалась в широких глазах младшего
брата. Товли полулежал на коврике рядом с камином и бессознательно
дергал себя за светлые кудряшки.
Нервозность помогала подпрыгивать
папиным бровям, когда он готовился выпустить в иномирянку свою
магическую ленту.
И с легкостью считывалась в моей
улыбке, кривившей рот из-за чрезмерного напряжения.
Наконец, Эвлин де Бурегун сделал
глубокий вдох и решился.
Произнес заветные слова и с его
пальцев выпорхнула тонкая полупрозрачная нить сиреневого оттенка.
Витиевато взлетела вверх, а затем плавно опустилась с потолка и
мягко коснулась моего плеча…
Все вмиг замерли.
Я, Синтия, Товли и сам волшебник
превратились в безмолвные статуи.
Мне даже показалось, что каждый из
нас затаил дыхание.
Мы ждали.
Ждали.
Ждали…
И дождались того, что кислорода в
легких стало существенно не хватать…
Однако, помимо этого, ничего другого
не произошло….
Я не превратилась резко в драконицу,
а из моего горда не выступил столп пламени и не долетел до
потолка.
Все осталось прежним.
К концу второго дня волнение
соскользнуло с наших плеч, словно плащ, который был куплен впопыхах
и теперь оказался нам не по размеру, да к тому же совершенно не
желал выполнять наложенных на него задач.
А сегодня клонился к закату уже
седьмой день наших безуспешных экспериментов.
Синтия, что-то напевая себе под нос,
вязала у того самого окна, возле которого сидела вчера, позавчера и
позапозавчера.
Товли расхаживал в одном из своих
любимых амплуа. То есть изображал невысокого, но чрезвычайно
важного старца. Убрав руки за спину, он безостановочно наяривал
вокруг меня круги.
