Стук в дверь
Обычное субботнее утро. В такие дни, как правило, я позволял себе понежиться в кровати чуть дольше, чем в будни, наслаждаясь тишиной и покоем, которые так редко бывают в нашей пятиэтажке. Солнечные лучи пробивались сквозь шторы, лениво скользя по старым обоям, а из приоткрытого окна доносился привычный городской шум: где-то вдалеке сигналил трамвай, во дворе дети уже вовсю гоняли мяч, а чуть ближе, на площадке, старушки обсуждали последние новости, перебивая друг друга. Я уже почти задремал снова, погружаясь в приятную полудрему, когда раздался настойчивый, но негромкий стук в дверь. Стук был размеренный, будто кто-то выбивал определенный ритм, и в нем не было ни капли той нервозности, с которой обычно стучат в спешке. Это сразу насторожило. Кто бы это мог быть в такую рань? Почтальон? Но не в субботу. Соседи? Мы общались, но так рано ко мне никто не приходил.
Я нехотя встал, накинул старый халат и поплелся к двери, внутренне готовясь к очередному свидетелю Иеговы или распространителю пылесосов. Приоткрыл дверь на цепочку и заглянул в глазок. Сначала я ничего не увидел, только кусочек лестничной клетки. Потом чуть пригнулся, и вот тут-то меня ждало настоящее удивление. На пороге стоял Федор Афанасьевич. Наш сосед сверху. Ему, на минуточку, было… сто девять лет. Да, именно так, сто девять! И это не какая-то городская легенда, а факт, подтвержденный документами. Он переехал в нашу пятиэтажку лет двадцать назад, когда я был еще совсем пацаном, и уже тогда он был глубоким стариком. Но то, что я увидел сейчас, не укладывалось ни в какие рамки.
Федор Афанасьевич стоял прямо, не сутулясь. На нем была аккуратная, хоть и немного поношенная клетчатая рубашка и брюки. Никаких домашних тапочек – на ногах были обычные, хоть и поношенные, туфли. Но самое поразительное – это его лицо. Да, оно было испещрено морщинами, глубокими, как борозды на старом дереве, но в них не было дряблости или усталости. Его глаза – живые, пронзительные, с огоньком, который нечасто встретишь даже у молодых. Они смотрели прямо, без тени старческой мутности или забывчивости. А главное – на лице играла легкая, почти озорная улыбка. Губы, тонкие, но не иссохшие, обрамляли рот, в котором, как я потом узнал, были все его родные зубы. И это в сто девять лет!
Я, честно говоря, опешил. Просто стоял и смотрел на него, пытаясь осознать увиденное. Мозг лихорадочно перебирал варианты. Может, я сплю? Или это какая-то игра? Но нет, все было до боли реально. Его бодрая поза, легкое покачивание с носка на пятку, словно он готов был в любой момент сорваться с места, – все это свидетельствовало о невероятной жизненной силе, которая просто фонтанировала из этого человека. Он не выглядел на свои сто девять. Он выглядел… просто старым, но не дряхлым. Крепким. Удивительно крепким.
Я снял цепочку, открыл дверь полностью, и Федор Афанасьевич чуть наклонил голову, приветствуя меня. "Здравствуй, Николай. Не разбудил?" – его голос был удивительно чистым и звонким, без привычной старческой хрипоты или дрожи. Я еле выдавил из себя что-то нечленораздельное в ответ, все еще пребывая в шоке от его вида. В голове крутилась одна мысль: как? Как он это делает? Что за секрет хранит этот человек, проживший больше века и сохранивший такую энергию? Я почувствовал, что стою на пороге чего-то грандиозного, чего-то, что может перевернуть мои представления о жизни и старости. И я был полон решимости узнать это.
Первые впечатления
Федор Афанасьевич вошел в квартиру, огляделся с едва заметным интересом и остановился в прихожей. Я, все еще немного ошарашенный, пригласил его пройти на кухню, чтобы предложить чаю, хотя сам еще не успел позавтракать. Он кивнул и прошел, двигаясь легко и уверенно, без той медлительности и осторожности, что присущи пожилым людям. На кухне он устроился на табурете, не прося помощи, и снова огляделся, но уже более внимательно, будто сканировал пространство, фиксируя каждую деталь.
