Шамиль

Я вскрикиваю от очередного удара. Кожу ягодиц будто вспарывает, боль ядом растекается по оголенным нервам, вонзается в меня, вгрызается острыми зубами.

Я стараюсь терпеть, чтобы не доставлять ему удовольствия, наслышана о том, что он тот еще садист, однако выходит из рук вон плохо.

Снова удар, еще один и еще… я сбилась со счета, сколько их уже было.

Больно. Очень больно. Меня никто и никогда не бил. До сегодняшнего дня. До дня моей свадьбы. Никто и никогда не порол. Никто и никогда так не унижал.

Слез больше нет, я устала, мне плохо, мне больно, мне страшно, но я больше не прошу его остановиться. Только молча принимаю наказание.

Лежу на его коленях безвольной куклой, и ничего не могу изменить. Руки упираются в чужие бедра, мне хочется взбрыкнуть, хотя бы попытаться вырваться, но выхода нет, и я знаю это наверняка. Он давно задрал подол красивого подвенечного платья, оголив то, на что у него нет прав и теперь истязает меня.

Здесь меня никто не защитит. Здесь я совершенно одна, поэтому я должна продолжать молча лежать, опустив голову и тихо глотая слезы.

- Ульяна, - слышится над самым ухом. Низкий бархатный голос с небрежной хрипотцой и легким акцентом. – Что ты исполняешь?

Я прошу его остановиться. Много раз до этого момента. Но меня все равно не слышат, поэтому мне остается лишь покорно принимать болезненные удары. Он заготовил их для меня заранее. Не стоило его ослушиваться. Нужно было покориться.

Не покорюсь. Я дала себе слово.

Раз за разом ремень жалит, будто змея, но я знаю, головой понимаю, что все могло быть намного хуже. А, впрочем, что может быть хуже, чем лежать, задрав зад вверх и умолять остановиться того, кто останавливаться не собирается? Ягодицы горят, наверное, они давным-давно покраснели, сколько он уже истязает меня?

Кажется, я вбегаю в спальню, покинув торжество, в котором я неожиданно незваный гость, с полчаса назад. Может, проходит чуть больше времени, я не могу быть уверена в этом до конца.

Мне нельзя выходить из приготовленной комнаты, нельзя показываться гостям, но я намеренно ослушиваюсь этого запрета и являюсь перед ними.

Да, вот такой вот странный парадокс. Так делать было нельзя. Нельзя было появляться перед взрослыми мужчинами, перед старцами рода своего будущего супруга, да еще и с непокрытой головой и руками. Нельзя заговаривать с ними на равных, нельзя требовать принести тебе что-нибудь алкогольное.

Это настоящий перформанс. И не то, чтобы я планировала это шоу, просто мне на самом деле нужен алкоголь, чтобы пережить весь этот кошмар.

Кошмар, в который я до последнего не верю. От которого все еще надеюсь очнуться.

Ведь меня ждет самый настоящий ад. С этого дня и до… а ведь никто не называл точных дат. Я не знаю, сколько мне придется быть супругой человека, которого я впервые в своей жизни вижу сегодня, в день свадьбы.

Это просто какой-то фарс, так не бывает в двадцать первом веке! Только не со мной!

Шамиль приходит следом, минут пять-десять спустя. Внешне он кажется спокойным, только глаза горят недобрым огнем. Я понимаю, что он взбешен. Я понимаю, что то, что я сделала – неправильно, не по их обычаям. Некрасиво, недопустимо.

Я знаю, что часть его родни все еще находиться в доме, все еще празднует праздник, на котором я не невеста, а товар. Собственная семья положила меня на жертвенный алтарь и с этим теперь уже ничего не сделаешь. Часть этой самой родни взрослые люди, которые прекрасно понимают, что именно будет происходить сегодня ночью в этой комнате.

От этой мысли хочется выть.

Никаких секретов. Полное пренебрежение тем, что должно оставаться лишь между двумя людьми. Таинство близости… этого нет и в помине.

Муж будет делать меня своей. Ставить на мне свое клеймо. Заявлять на мое тело свои права. Подчинять. И все об этом знают.