Гипотенуза, пересохшая дева с воротником по самые уши, перебирала глазами учеников: кого бы вызвать к доске? Кто-то тянул руку, а кто-то вжимал голову в плечи.
Андрей придавил ногу Мишке и прошептал:
– Ну, чего тянешь?
Мишка громко спросил:
– Можно выйти?
– В чем дело, Левитин? – прогундела Гипотенуза.
– Приспичило, – со смешком пояснил Андрей.
Мишка пихнул его локтем. Андрей врезал ему по шее.
Гипотенуза треснула ладонью по столу.
– А ну, встали и вышли. И чтобы я вас больше не видела! Лоботрясы чертовы!
Давясь от смеха, приятели выскочили из класса.
Они вышли из школы, сели на скамейку возле жилого пятиэтажного дома. Закурили. Пригревало апрельское солнце. Уже можно было загорать и не париться в этой чертовой школе.
– Домой надо, – сказал Мишка, – но так неохота.
– Чего тебе-то дома делать? – поинтересовался Андрей.
– В аптеку надо бы сбегать.
Андрей вздохнул.
– Меня тоже задание ждет. В письменном виде.
Андрей знал, что говорил. На кухонном столе лежала записка. Мать по пунктам расписала, что надо сделать. 1. Купить хлеба и молока. 2. Вытереть пыль. 3. Помыть полы. 4. Сдать бутылки.
Андрей поставил пластинку Владимира Трошина и начал прибирать квартиру.
Когда пластинка кончилась, Андрей поставил Гелену Великанову.
– Ландыши, ландыши, светлого мая привет, – пела Великанова.
Пришла мать. Она, как сержант в казарме, провела рукой под диваном, посмотрела на пальцы. Были видны следы пыли.
– Сейчас, небось, на кино будешь просить. Не заслуживаешь, – проворчала мать.
Андрей мигом вытер пыль там, где схалтурил. Мать открыла кошелек, отсчитала мелочь.
– Эти пятьдесят копеек ты даешь мне уже лет десять, – с досадой сказал Андрей.
– А что, цены на кино выросли? – ехидно отозвалась мать.
– Я вырос.
Мать поняла намек.
– Нечего баловать. Пусть на свои ходят.
– Я все-таки мужчина…
– Какой ты мужчина? Лучше бы об учебе думал. Сдай бутылки – будет тебе рубль.
– Мама, сдавать бутылки – такая стыдуха.
– Ничего, с тебя не убудет, – отрезала мать.
Хрустальщик был гад. Это у него на роже было написано. Каждого, кто подходил к нему с авоськой, полной пустых бутылок, он окидывал пакостным глазом: мол, я тут царь и бог, захочу – все приму, а захочу – все забракую.
Очередь покорно молчала. Потом одна женщина не выдержала:
– Каждый день новые правила. То темные бутылки не принимают! То светлые, то большие, то маленькие! То они тут работают! То не работают. Мало того, что идем сюда, стеклом звеним, еще и здесь унижение терпим.
Женщину поддержала бойкая бабулька:
– Принимает на копейку, а богатеет на тысячу. Видали, уже на «Москвиче» разъезжает.
Хрустальщик огрел очередь тяжелым взглядом.
– Бабы, еще одно слово – вообще ни у кого ничего не приму.
Очередь примолкла. Подошел черед Андрея. Хрустальщик осмотрел его бутылки, пощупал горлышки и отставил в сторону не меньше пяти. Почти половину.
– В чем дело? Нормальные бутылки, – возмутился Андрей.
– Где нормальные? Со сколом, – прорычал приемщик.
Андрей повысил голос:
– Где хоть один скол? Покажи!
– Будешь тут еще командовать? – рявкнул хрустальщик. – А ну, вали отсюда!
Андрей сложил все свои бутылки обратно в сумку. Его трясло. Он так надеялся на навар. Можно было сказать матери, что не приняли пять бутылок, а деньги зажилить.
Андрей был уже у выхода, когда хрустальщик крикнул вслед:
– Чтоб я тебя больше здесь не видел!
Андрей с размаху жахнул сумкой по стенке подвала. Вытряхнул битое стекло и со всей силы хлопнул за собой дверью.
– Ну, погоди, сволочь такая! Ты мне еще попадешься! – вопил хрустальщик.
Андрей подошел к своему дому. Генка и Мишка ждали у подъезда.
– Что-то случилось? – спросил Мишка.
– Убил бы гада, – с ненавистью выдохнул Андрей.
Генка протянул ему сигарету.
