Штормовая мелодия

А мир говорит:

«Как ты можешь быть

Так спокоен?

Надвигается шторм,

Который разорвет

Саму суть бытия».

А я говорю:

«Мир, ты не понял,

Да, надвигается шторм,

Шторм – это я».

Борис Гребенщиков и группа «Аквариум». «Не судьба»

Я все еще любила штормовые ночи. Большую часть времени я ненавидела себя за это, но в этот раз не могла не упиваться дождем, стучавшим в окно, и ветром, то и дело взвывавшим вокруг дома и грохотавшим ставнями. Впрочем, я почти не слышала доносившегося снаружи шума, благо в моих наушниках на полную громкость гремела классическая музыка. Она хорошо отгоняла дурные мысли.

Дисплей моего смартфона показывал половину второго. Настало время ночной вылазки. Сняв наушники, я поднялась с продавленного матраса и включила свет.

Я ненавидела эту комнату с облупившимися обоями в цветочек и скрипучими деревянными половицами. Она была тесной, безликой и захламленной. Стопки книг и газет на полу были с меня ростом, а небольшой письменный стол в левом углу, казалось, прогибался под тяжестью тетрадей и папок. Повсюду стояли грязные чашки из-под кофе, потому что мне было лень относить их на кухню. На подоконнике скучал целый ряд засыхающих комнатных растений. На полу валялась разбросанная одежда, а кровать, представляющая собой на самом деле лишь пару деревянных поддонов и накинутый сверху матрас, была по обыкновению не заправлена.

Безвкусные плакаты на стенах моей старой комнаты, свисавший с потолка ударный мешок[1], невиданных размеров шкаф для обуви… Я оставила все это позади, и теперь мне ужасно не хватало столь знакомых и родных вещей. Старый дом был продан, а деньги переведены на мой счет. Счет, с которого через несколько недель, когда я наконец получу школьный аттестат, будет оплачиваться мое университетское обучение в Эдинбурге.

Я сменила серые спортивные штаны на черные дырявые джинсы, а выцветшую рубашку – на укороченный кроп-топ[2] с длинными рукавами. Серебряный медальон, с которым я не расставалась, даже принимая душ, был тщательно заправлен под ткань королевского синего цвета[3]. Завязав волосы в хвост, я встала перед зеркалом, прислоненным к стене рядом с дверью.

Из зеркала на меня смотрела самая настоящая развалина. Впрочем, не стоит преувеличивать. На самом деле, я была довольно хорошенькой, но в последнее время страдала от постоянного недосыпа, и не только из-за неумолимо надвигавшихся выпускных экзаменов. Под глазами моими пролегли пурпурные круги, щеки ввалились, а рот был все еще измазан остатками помады. Я не стала наносить новый макияж. Ночью под каской меня все равно никто не узнает.

Единственной по-настоящему поразительной деталью моей внешности были волосы. Они ниспадали мне на плечи нежными волнами такого цвета, который большинство людей не считали натуральным. Огненно-рыжая шевелюра была столь яркой, что на улице на меня обычно смотрели внимательнее, чем на других. В принципе, у меня не было проблемы оказываться в центре внимания, но иногда было разумнее оставаться невидимой. Несколько попыток перекрасить волосы никак нельзя было назвать успешными. Рыжину невозможно было приручить, и, вне зависимости от того, черную или коричневую краску я использовала, хоть одна прядь всегда просвечивала ярким природным цветом.

Выйдя из комнаты, я оказалась в коридоре и тихо зашагала в сторону лестницы. Крадущаяся поступь была совершенно ненужной мерой предосторожности, поскольку тетю Бетти, вероятно, не разбудил бы и духовой оркестр. Впрочем, даже если бы тетушка и проснулась, она через пять минут забыла бы об этом инциденте из-за своей деменции. Единственной причиной, по которой я временно переехала к ней, – если, конечно, не считать того, что мне приходилось копить деньги на университет и не хотелось тратить их на проживание в отеле, – была ее потрясающая кофеварка.