Бомба
15 апреля, 2013 года
Я точно знаю, когда поменялась моя жизнь: в момент, когда я увидел лицо Тамерлана Царнаева. Это было в 14:48 15 апреля 2013 года – за минуту до самого нашумевшего террористического акта на территории Соединенных Штатов после событий и сентября – и он стоял прямо передо мной.
Мы были в половине квартала от финишной линии Бостонского марафона, двое из полумиллионной толпы. Марафон был знаменательным событием на День патриота, особый бостонский праздник, посвященный конным набегам Пола Ревира и борьбе местных ополченцев в первой битве Американской революции 19 апреля 1775 года. День патриота также знаменует неофициальное начало весны в городе, известном своими жесткими зимами, поэтому половина города взяла выходной и каждому хотелось выйти на улицу. Традиционно домашняя игра Ред Соке началась в п: оо, совпадая с последней стартующей группой марафона. К 14:30 бейсбольные фанаты начали перемещаться с Еки Вей на Бойлстон-стрит, увеличивая столпотворение на марафоне.
Я пришел на полчаса раньше с моими друзьями Реми и Мишель, чтобы поболеть за свою девушку, Эрин Харли. Уже тогда тротуары были забиты на десять шагов вперед, а рестораны были заполнены людьми в экипировке Ред Соке и в рубашках Бостона. Лучшие бегуны, которые квалифицировались в первую стартовую группу, уже несколько часов как финишировали, но бегуны продолжали появляться, а толпа продолжала расти. Большинство из этих людей, включая Эрин, совершали благотворительный забег. Они были непрофессиональными бегунами, теми, кто нуждался и заслуживал поддержки. Куда бы я ни посмотрел, люди выкрикивали слова поддержки и хлопали, кричали, чтобы те не сдавались, что финишная линия совсем рядом, что они уже почти сделали это.
И тут я увидел Царнаева.
Я не знаю, как он оказался рядом со мной. Я лишь помню, как оглянулся через правое плечо и увидел его. Он стоял рядом, может в шаге от меня, и с ним было что-то не так. На нем были солнечные очки и белая бейсболка со сдвинутым на лоб козырьком, а также куртка с капюшоном, которая выглядела слишком жаркой даже для такого прохладного дня. Но что меня поразило больше всего, так это его поведение. Все болели и смотрели за гонкой. Все веселились. За исключением этого парня. Он был один, и ему не было весело.
Он хмурился.
Он повернулся ко мне. Я не мог видеть его глаз из-за солнечных очков, но я знал, что он уставился на меня. Сейчас я понимаю, что он намеревался убить меня: он думал, что меньше чем через минуту я буду уже мертв, – но на его лице не было никаких эмоций. Никаких сомнений. Никаких сожалений. Он был тверд как камень.
Мы смотрели друг на друга восемь, может, десять секунд, затем моя подруга Мишель сказала что-то, и я повернулся к ней. Наша подруга Реми двигалась к финишной линии в попытке занять более удобное место. Я собирался предложить Мишель присоединиться к ней. Так сильно меня беспокоил этот парень.
Но я не сделал этого. А когда обернулся снова, его уже не было.
Слава богу, подумал я…
Пока не заметил его рюкзак. Он стоял на земле около моей ноги. Я почувствовал приступ страха, в моей голове закрутилось это старое предупреждение в аэропортах: «Не оставляйте вещи без присмотра. Докладывайте о подозрительных предметах». Я оглянулся в надежде отыскать того парня.
И тут я услышал это. Взрыв. Не такой, как в фильмах, не большой взрыв, а три хлопка, один за другим.
После этого не было тумана. Я помню все довольно четко. Психиатр в госпитале позже сказал мне, что мой мозг «подсветился», что в момент, когда взорвалась бомба, мой мозг перешел в режим повышенной возбудимости, поэтому, хоть мои воспоминания разбились на сотни кусочков, все эти кусочки я помню отчетливо.