Свобода пахнет пылью.
Я стояла перед массивными железными воротами, прижимая к груди потрепанный томик Пушкина, и не могла поверить, что этот момент наконец наступил. Двадцать лет. Семь тысяч триста дней, каждый из которых был похож на предыдущий настолько, что порой казалось – время остановилось, а я застряла в бесконечной петле одного и того же дня.
Ворота за моей спиной закрылись с оглушительным лязгом, отрезая меня от прошлого, но не освобождая от него. Никогда не освобождая.
Июньское солнце било в глаза, заставляя щуриться. Слишком яркое, слишком настоящее для той, кто привык к тусклому искусственному свету, отражающемуся от серых стен. Колени предательски дрожали, а во рту пересохло так, что язык, казалось, прилип к нёбу. Странно, но в этот момент мне захотелось вернуться обратно, за эти страшные ворота. Там все было понятно, знакомо, привычно. А здесь, снаружи… весь мир казался огромной раной, в которую меня выбросили без обезболивающего.
За двадцать лет мир меняется. Я не узнавала улицы, по которым когда-то ходила. Не узнавала людей – их одежду, прически, взгляды. Они все куда-то спешили, утыкаясь в маленькие светящиеся прямоугольники в своих руках, словно слепые с электронными поводырями. Я словно попала на другую планету.
Но самое страшное – я не узнавала себя. Женщина сорока пяти лет с бледным лицом и потухшими глазами, смотревшая на меня из редких витрин, была чужой. Кем она стала за эти годы? Что от меня осталось, кроме имени?
Анна Соколова. Учительница литературы. Убийца.
Я помню тот день, когда впервые увидела его. Осень, моросящий дождь, промокшие туфли. Старенькая «девятка» заглохла посреди дороги, и я безуспешно пыталась завести ее, когда рядом остановился черный представительский автомобиль.
– Проблемы? – спросил он, опуская стекло.
И я утонула. Утонула в синеве его глаз – таких невозможных, пронзительных, что перехватило дыхание. Он улыбался, и в уголках этих глаз собирались морщинки, делая его еще привлекательнее. Виктор Марков – успешный бизнесмен, член родительского комитета, отец одного из моих учеников.
– Подвезти вас, Анна Сергеевна?
Его голос обволакивал, как дорогой коньяк – тягучий, с хрипотцой. В тот момент я подумала, что это просто любезность. Не знала, что это начало конца.
Он подвозил меня до школы всю неделю, пока чинилась машина. А потом пригласил на ужин. «Чисто по-дружески, без всяких задних мыслей». Я поверила. Хотела верить. А потом были его руки, скользящие по моей спине, его губы на моей шее, его шепот: «Ты сводишь меня с ума, Аня».
Боже, как я могла быть такой наивной? Виктор был женат, у него был сын. Но когда он смотрел на меня этими невозможными синими глазами и обещал, что уйдет от жены, я верила. Снова и снова верила, растворяясь в его объятиях, задыхаясь от его поцелуев.
Мы встречались в пустых классах после уроков, в его машине, в дешевых гостиницах. Каждый раз он говорил: «Еще немного, потерпи еще немного». И я терпела. Потому что любила до одури, до помутнения рассудка.
А потом начались другие «немного». Немного выпил и сорвался. Немного разозлился и замахнулся. Немного не рассчитал силу.
После первого удара я думала уйти. После второго – простила. После третьего – уже не могла вырваться из этого порочного круга. Он каждый раз извинялся, клялся, что это в последний раз, задаривал подарками и осыпал поцелуями синяки, которые сам же оставил.
– Ты моя, Аня, – шептал он, обжигая дыханием мою кожу. – Только моя.
И я верила, что наша любовь сильнее всего. Что однажды мы будем вместе. По-настоящему.
Дура. Какая же я была дура.
Двадцать лет назад, в такой же солнечный июньский день, он пришел ко мне домой с бутылкой шампанского.
