Кладбище всегда навевало на меня печаль. Возможно, потому, что вся моя семья находилась тут, под этими гранитными плитами. Некогда живые люди остались только в моих воспоминаниях. Мама, папа, брат, дедушка… и вот последней меня покинула бабушка. Я теперь каждый день приходила к их могилам, приносила цветы, говорила и говорила с ними. При их жизни не наговорилась, вот теперь рассказываю обо всем, что меня печалит и тревожит, что радует; хотя меня последнее время мало что радует.
— Ты еще здесь? — крикнул мне дед Матвей.
Сухой, небольшой мужичок спешил в мою сторону. Жил на краю кладбища и присматривал тут за порядком. Он всегда не зло ругал меня за то, что на кладбище ошиваюсь.
— Уже ухожу, — ответила, зная, что еще немного — и он меня взашей выгонит.
— Иди с миром, не тревожь мертвых, — пробурчал он. — Что тебе спокойно не живется? Таскаешься сюда каждый день. Али тебе моя работа приглянулась, — он сощурил глаза и уставился на меня, — что на мое место метишь? Мала еще.
— Ну что вы, дед Матвей, — попыталась я его успокоить, — куда мне. Мои же все здесь, вот и прихожу к ним. Тоскую.
— К мертвым она таскается, — фыркнул он. — Мужика себе найди. Пусть деток тебе наделает, тогда и дурью маяться не будешь.
Спорить с ним смысла не было, потому я просто молча поспешила уйти.
— До встречи, дедушка, — сказала я ему на выходе.
Все же он неплохой человек, хоть иногда и заносит его на поворотах. Беспокоится за меня, хоть и вида не подаёт.
— Никакой «до встречи», — начал он зло бурчать. — Ишь че удумала. Кому сказал, не ходи сюда?
— А я вам завтра пирожков принесу, — знаю я, чем его умаслить. Одиночество мне знакомо.
— С капустой? — с надеждой в голосе, немного помявшись.
— Конечно с капустой, — киваю, — и с яйцом, а еще с грибами сделаю. Хотите?
— Хочу, — с мечтательным выражением на лице дед Матвей был похож на дядюшку Ау из старого мультика. — Только ты это, — опомнился вдруг он, — долго-то не сиди. Негоже молодой девушке свои дни на кладбище проживать. То ли дело мы, старики.
— Я только вас навестить приду, — сказала я, целуя его в сморщенную щечку.
Хоть он и не признается, чувствую, что он ждет моего прихода. Иногда мне кажется, что только ради него я сюда и хожу, ну и высказаться.
— Мелкая хулиганка, — журит он меня и, потрепав по голове, подталкивает в сторону выхода. — Только ты давай быстрее домой, а то поздно уже. Мало ли какой люд по улицам в это время шастает.
— Так это, я же тоже сейчас по улице шастать буду, — засмеялась я на его слова.
— Вот и говорю, чтоб не шастала. Болтает мне тут. Марш домой, кому сказано.
Под его тихую ругань я и отправилась домой.
Жила я не так далеко: всего-то минут тридцать пешком. Я знала эти улицы как свои пять пальцев, с детства тут с братом бегали.
Брат... Как мне его не хватало. После смерти родителей он контрактником отправился служить. Сколько бабушка с ним ни билась, сколько дедушка ни ругался, а я ни плакала, он все равно уехал. А спустя шесть месяцев вместо него нам вручили флаг и мизерную компенсацию. Вот и вся заслуга. Все, что нам осталось от него. Ни тела, чтобы похоронить, ни попрощаться по-человечески.
Под эти грустные мысли я свернула за угол одного из домов, решив сократить себе дорогу через лаз, что брат с друзьями в заборе сделали. Стоило мне только голову из лаза высунуть, как в глаза ударил солнечный блик заходящего солнца. Тут же вспомнилось, как брат часто, забравшись на дерево, куда я не могла влезть, светил мне в глаза солнечным зайчиком. А я пыталась его поймать и, конечно, не сумев, долго жаловалась папе на него. А брат только смеялся до слез.
«Хвостик, ты такая смешная», — до сих пор слышу его дразнящий меня голос.
