Самайн играл разными красками, от светло-жёлтых, ярких, тёплых, почти пламенных, до чёрных и леденящих кожу.
Смутное время нынче настало – каждый год в канун праздника нечисть старается разгуляться как можно сильнее, а ведьмы хватаются за обереги и варят настои, испускающие ароматный дым.
Колдовством в октябрьском воздухе пахло так, что инквизиторские псы у городских ворот протяжно завывали, пока их хозяева проверяли, хорошо ли сидят в ножнах лезвия, и поглаживали лошадиные морды, готовясь начать очередную охоту.
Выходишь воевать на два фронта, прячешь травы глубоко в погребе и шепчешь духам леса, чтобы запутали нежеланных путников, задержали их, пока магия не наденет невидимый плащ и не спрячется в бытовых вещах.
Нарис бежала на четырёх лапах, хрустя листьями и попутно принюхиваясь, нет ли погони. Так и в капкан можно угодить, но волчица искренне надеялась на свою удачу. Главное сейчас – пересечь эту часть как можно быстрее, пока не начнётся ведьмина тропа, а там уже можно не бояться: где грибы при полной луне светятся бирюзовым, а на каждом дереве вырезаны непонятные чужакам знаки, где кроны и птицы слышат всё и говорят человеческим языком, где не ступала нога ни одного живого инквизитора, – находится их общий дом.
Чем ближе Самайн – тем страшнее выбираться в город, да и вообще за пределы ведьминого леса. Сегодня схватили Бланку, позавчера пропал Кёрис, а исчезнувшие неделю назад Тильда и Бор висели в виде чучел на городской площади. И это только из волков, а уж если вспомнить всяких ведуний и вещунов…
Нарис мотнула головой, отгоняя мрачные мысли, и перепрыгнула через небольшой овраг. Почти добралась. Впереди уже слышалось, как сплетничают между собой знакомые вороны. А вот и Кёльберг, летит к своей сестре Марте с какой–то побрякушкой в клюве. Кавалер, однако.
Раз-два-три – дом! Нарис раскрыла пасть и протяжно завыла, приветствуя всех-всех и ускорилась, вытянув язык. Как приятно вернуться живым!
…Превращаться в человека больно. С возрастом становится острее чувство, что каждую частичку твоего тела медленно и мучительно разрезают. Волчица свалилась прямиком на листву и потянулась за припрятанной у дуба одеждой.
Она дома, она дышит и она чертовски этому рада. Как только наступит зима и придёт время волчьей поры, соберётся стая и непременно поквитается за своих, но осень – осень была инквизиторской. Горящей. Пламенеющей и призывающей зарываться поглубже в лес.
А кто не спрятался – тот и виноват.
Есть вещи, о которых ведьмы не говорят. Они прячут их в себя, глубоко–глубоко, чтобы ни одна живая душа не узнала о существовании подобного. И единственная, кто может тебя понять, – это твоя сестра, не кровная, но связанная другими узами. Она тоже молчит. Молчит, но ведает. И вы обе сходитесь у лесного костра, чтобы просто вместе помолчать. Каждая – о своём.
Тайны давили и рвались на свободу, как рвутся на волю пойманные птицы, но Марта держала крепко. Казалось, вот-вот – и сорвётся оно с языка, как только вспыхнет алым костёр!…
Гёрта сжала сестринскую руку и посмотрела в глаза, в которых сила Бездны сплелась с секретами. Их секретами. Неведомыми друг другу, но знакомыми.
Женщины болтливы. Но у ведьм есть вещи, о которых надо молчать. Молчать и помнить о силе сказанного слова. И чем опытней и мудрей ведьма – тем больше у неё таких вещей.
– Скоро главная жатва, – как бы невзначай промолвила Гёрта. Она старше, она ведает о многом. Кто знает, какие тайны скрывает сестра? Никто – и тем лучше для всех.
– Самайн, – а в голове – крики тех, кто не смог удержать рот на семи замках. Они сходили с ума и горели чёрным пламенем, ярко и завораживающе до безумия, пока не погасли. Что стало с их душами – остаётся загадкой.
