Он шел по тускнеющей улице неспеша, как бы нехотя, лучшим способом нахмурив черты лица и пиная носком ботинка камешек, выуженный превратностями судьбы из придорожной канавы. Судьба любит пинать придорожные камни. Как, впрочем, не только их.
Улицы были почти пустынны – развлекательные центры, магазины и офисы уже закрыты, а чего же помимо нормальному человеку может понадобиться вдалеке от родного гнезда, вдалеке от сопровождающих его средств по усыплению беспокойства, волнения, мыслей. В тёмное время суток.
По началу, он принял звук за продукт жизнедеятельности никогда не спящей центральной улицы, на которую привели его камешек и тротуар. Сочетание машин, рекламных сюжетов по радио, музыки. Прочей муравьиной возни, которую так любят называть жизнью большого города. Но это… Островок чего-то, выходящего из ряда вон, посреди нисходящих сумерек повседневности. На самом-то деле, всё это – тоже часть повседневности. Иначе не случалось бы где-нибудь каждый день. Так?
Провожая глазами печально покатившийся волею судьбы под колёса автомобилей камешек, он спросил:
– Почему ты ревешь?
– Я не реву, – девчушка насупилась и поскорее вытерла нос, красный и распухший от слёз, – Я Шери.
Губа её снова предательски задрожала…
– Ты ревёшь. Но если хочешь, я пройду тут заново, и ты будешь Шери.
Похоже, эта идея пришлась ей по душе, и малышка, забыв о слезах, с энтузиазмом закивала головой. Про себя ему стало даже интересно, с насколько большей силой надо трясти, чтобы голова отвалилась. Он чувствовал, что занимается несусветной ерундой, когда второй раз проходил от начала квартала мимо пустых, как соты без мёда, прилавков крытого торгового павильона.
До конца не дождавшись его, девчушка выпалила:
– Я Шери!
Он вздохнул. Совершенно логично, словно подтверждая его теорию о досуге нормального человечества, она спросила:
– Почему ты не дома? Уже темно.
– У меня нет дома.
– Где же ты живёшь? – удивилась Шери. Шери. От чего это производное? Шерил? Шарлотта? Шер… Черт с ним.
– В клетке. Большой каменной клетке, – ответил он, вглядываясь в номерной знак проезжающей мимо машины. «Г117РР».
– Ты, что же львёнок?
Иронично.
Но это ему понравилось. С усмешкой он согласился:
– Большой, сердитый, уставший лев. Не думаю, что смог бы поймать антилопу, если бы меня выпустили.
Он подумал о воротничках белых блузок, раскосых глазах, подведённых черным, и аккуратных ножках в тёмных колготках.
– У меня есть такая игра, в которой львы едят тыквы. Их не надо ловить.
– Какие ещё тыквы? Что это тогда за львы? Они тебе не суслики.
– А кто такие сусики?
– Пушистые таксы с длинными зубами, – ответил он саркастически, обнажая зубы. Почти пугающе. Возможно, он даже хотел напугать её, чтобы диалог перестал быть таким… пугающе дружелюбным. Он не знал точно, едят ли суслики тыквы. Вообще слабо представлял, кто ест тыквы в дикой природе, но суслики весьма неплохо подходили на эту роль. Он редко объяснял себе причины своих поступков, не любил тратить время на что-либо, что ему не нравилось и ужасно любил заниматься ерундой, за неимением большого количества других вещей, которые нравились бы ему. То, что сейчас происходило, весьма неплохо подходило под определение «ерунда».
Отчего-то, она не пугалась. Должно быть, была ещё слишком мала.
– Нет. Мои львы – не сусики. Они волшебные. И рычат, и золотистые. И ещё они едят тыквы.
Едва заметно уголок его рта взметнулся вверх по косой линии.
– А я, может быть, не хочу есть тыквы.
– А что – хочешь?
Ответ уже был готов сорваться с его языка, но внезапно сам, по своей сути сорвался. Ответ был таким очевидным до автоматизма, что переставал быть настоящим ответом. Хотел ли он, как любой другой олень, антилопу? Кокетливый стук каблучков, чёрные папки, острые, как улыбки, трубчатые рога… Хах. Никогда.
