Краски разных цветов лежали на моем выкрашенном в белый цвет окне, создавая контраст своими переливами с белоснежной поверхностью. Я медленно подошла к ним и взяла один тюбик в руки. Покрутив его, выдавила себе на палец каплю и, прищурив глаза, наблюдала, как она медленно стекает по нему, оставляя за собой кроваво-красную дорожку. Услышав тихий скрип открываемой двери, почувствовала, как мурашки побежали по телу в предвкушении встречи с темной стороной моего желания.
1850 год. Ранее.
– Алиса, к тебе посетитель, – проговорила моя сестра, пропуская в мастерскую мужчину средних лет в черном дорожном костюме.
– Проходите, пожалуйста. Пара минут и я уделю вам время, – растирая каплю краски на полотне проговорила я, едва взглянув на мужчину.
Мужчина подошел к окну и, опустив свою шляпу на стоявшую у стены софу, уселся, закинув ногу на ногу.
– Слушаю вас, – продолжила я, не отрывая взгляд от старой картины с изображением пожилой женщины с маленькой собачкой на руках. Еще пара штрихов и ранее испорченная картина приняла под моими ловкими пальцами свой первоначальный вид. Вытерев лоб ладонью, я поглядела на молчавшего мужчину, который, казалось, забыл за чем пришел, с таким интересом он рассматривал меня.
– Вы пришли за чем-то конкретно? – проговорила я с нескрываемым раздражением, поскольку мне всегда не нравились такие напыщенные, самоуверенные экземплярчики, которые нахально раздевали одним только взглядом.
– Ох, простите мисс. Засмотрелся на вас, – мужчина тряхнул головой и улыбнулся.
– Нечего на меня засматриваться! Во мне нет ничего диковинного.
– Да, простите, – он кивнул в знак уважения, явно поняв, что я не того поля ягода, где можно поживиться.
– Ближе к делу. Я более суток на ногах. Закончила работу и хочу отдохнуть.
– Меня зовут Генрих. Поверенный графа Беверли. Мы вам присылали месяц назад предложение по реставрации картины, – деловой тон мужчины враз дал понять, что ему было очень важно то, чтобы его визит ко мне имел успешное завершение.
– Помню, но я вам, по-моему, ответила отказом, – пожав плечами, бросила кисти в банку с водой.
– Да. Мы получили письмо. Поэтому и приехал лично, дабы переубедить вас.
– Что в моем письме было не так сформулировано? Я же прямым текстом написала, что ехать за тридевять земель реставрировать картину не хочу. У вас что, нет реставраторов? – спокойно спросила я.
– Нет, такого уровня нет, к сожалению. Картина очень дорога хозяину. И, кроме того, это не единственная причина. Его дочь…она очень больна. Испорченная картина – портрет ее матери. Мы не знаем, сколько девочка протянет еще. Год от силы. Граф хотел бы сделать подарок ребенку, восстановить картину. Он надеется, что портрет матери даст силы малышке, так рано оставшейся без материнского тепла. У него теплится надежда, что дочь поправится, несмотря на все прогнозы докторов. Работу нужно сделать быстро и качественно. Вы меня понимаете?
«Этого еще мне не хватало. Больной ребенок, оставшийся без матери», – подумала я, чувствуя надвигающуюся жалость, ведь сама осталась без матери в совсем юном возрасте и не понаслышке знала, насколько тяжелым камнем это может давить на ранимую душу маленькой девочки. Устало опустившись на софу, я размышляла, какой ответ мне дать, ведь так не хотела покидать дом. Ехать в другую страну на столь долгое время мне совсем не хотелось. По своей натуре я была домоседом и любой выход в большой мир давался мне с огромным трудом. Крошечный мирок моего дома в небольшом русском городе был мне дорог, я была так счастлива здесь. Да и, кроме того, у меня болел пожилой отец и сводная сестра только-только заканчивала учебу в школе, поэтому ехать в далекую Англию я наотрез отказалась, получив предложение от совершенно незнакомого мне человека.
