В кабинете генерала Шемякина все было расставлено по чину и должности. Длинный стол светлого дерева, за которым рассаживалось более десятка человек, небольшой столик в углу для бесед тет-а-тет, когда генералу требовалось взглянуть собеседнику прямо в глаза, стеклянный плоский шкаф с книгами и бюстиком, а чей – за дальностью расстояния было не разглядеть. Допустим, Пушкина или Маяковского. А почему бы и нет? Еще был портрет Дзержинского в высокой фуражке, который уцелел во время вселенских перемен и своим присутствием утверждал, как душили преступный элемент, так и будем душить. Можно остановиться на портрете президента страны и флаге государства, но это совершенно обязательная подробность, по которой сверяешь историческое время чисто машинально. Часы тоже были, огромные и звучные напольные куранты. А за окнами напоминали о себе церковные колокола. Звона у нынешнего времени было много. На этом можно остановиться и перейти к описанию событий, имеющих прямое отношение к делу.
Оно так и называлось Дело и лежало на столе перед генералом. Сбоку от него в начале Т-образного стола сидел второй участник беседы. Генерал, чтобы долго не описывать, был такой, как показывают в кино – представительный и седой, только грубее и мясистее, для рассматривания не в фас и не в профиль, а между, чтобы отдельные черты лица, не перекрывали друг друга и создавали не индивидуальный портрет, а образ человека, который не станет понапрасну лезть в экран, маячить и светиться.
Другим участником разговора был сравнительно молодой человек, лет сорока, что подразумевает не только молодость, но и опыт. Разговор явно шел по долгу службы, и выправка говорила, что человек этот – военный или, точнее, служивый.
– Ты, Сережа, – говорил генерал, – этим вплотную займись. А то, я смотрю, у тебя не шибко.
– Только получил, товарищ… генерал.
– Товарищ, товарищ… рано из меня господина делать. Ерунда какая-то. Чего его убивать. Разобрался, кто такой?
– Кульбитин Павел Николаевич. Главный специалист. Живет на зарплату.
– Вот именно. На зарплату. Чего трогать. Так бы и жил. Докладывай, что у тебя.
– Нашли за две улицы от музея. Там сквер и стройка рядом, народ сейчас бывает редко. Конец сентября, в девять часов темно. Собаку прогуливали, она и учуяла. Травма черепа. А может, он сам ударился, когда падал. Там кирпича хватает.
– С работы шел?
– Да. Охранник выпускал. Он за ключ расписался. Где-то часа за полтора до того, как нашли.
– Что он на работе так поздно? Один?
– Тут неясно. У них для сотрудников отдельный вход есть. Как правило, он закрыт, но свои пользуются. Сам мог впустить и выпустить. Замок хороший, не поврежден.
– А что он там делал так поздно?
– Пьянки не было. Народа много толчется, и свои, и посетители заходят в рабочее время. Следов полно. – Балабуев (так звали подчиненного) пытался изложить суть дела. – Пепельничку перед уходом вымыл.
– Что за народ такой. Фильмы американские смотрят. Учат их, учат. Убил, так обмакни пальчик и напиши кровью. На зеркале, на стене. Прошу считать меня психопатом и хочу быть пойманным.
– Этому на заборе нужно было писать. Стройка рядом.
– Они и пишут. Только не в тему. Вот я и говорю. Идут к психиатру, находят, ага, известный маньяк. Еще не поймали, а уже явка с повинной. Нам бы так. А этот даже пепельницу вымыл. Чистюля. Ладно. Бери свое Дело. Как думаешь, Балабуев, нюх у меня есть.
– Так точно, товарищ генерал. – Балабуев даже привстал.
– Сиди. Откуда, спрашивается, базар? Дали человеку по голове. На то она и преступность. По горячим следам задержать не удалось. То же бывает. Чего шум? Звонят по поводу этого Кульбитина. Интересуются. Чувствую, придется всерьез этим заниматься.
