– Ну, гляди, что ты натворила! Сколько крови! Весь паркет в крови, вся комната! Что теперь станешь делать?!
Отец стоял над нею, как всегда заложив руки в карманы, и наблюдал сверху вниз, будто Светлана опять была маленькой неразумной девочкой.
– Я… я не знаю, – простодушно поделилась она. Потом еще раз посмотрела на свои руки, перепачканные свежей кровью, и в отчаянии подняла глаза на отца: – Это не я. Это, наверное, не я… Я не могла!
А отец усмехнулся – жестоко, свысока, словно пригвоздив ее этим смешком к полу:
– Себе-то не лги, милая, – он опустился возле Светланы на корточки, поднял с пола револьвер и вложил в ее руку. – Ты могла. Ты вполне могла.
Потом отец ушел, а Светлана осталась в этой страшной комнате одна – перепачканная в крови и сидящая на полу возле тела своего мертвого мужа.
Надя Шелихова, младшая сестра графини Раскатовой, напряженно вглядывалась за стекло, за поворот поселковой дороги, и в нетерпении своем прикусывала губу чуть не до крови. Оттуда, из-за поворота, вот-вот, каждую секунду, могла вынырнуть полицейская карета, и Надя отчего-то боялась этот момент пропустить.
Сестра ее тоже находилась в столовой, Надя краем глаза видела, как Светлана, натянутая будто струна, сидит и смотрит в противоположную стену. В руках она сжимала дымящуюся чашку с кофе и, время от времени вспоминая о ней, вдруг отпивала с совершенно неуместным удовольствием. В целом, Светлана выглядела удивительно спокойной.
– Едут, – воскликнула, наконец, Надя и разволновалась еще больше. Ее бросало то в жар, то в холод, как при лихорадке. Она порывисто обернулась к сестре: – Светлана, едут! Это полиция, должно быть!
– Быть того не может, чтобы полиция так скоро явилась, – невозмутимо отозвалась сестра и снова отпила кофе. – Это Гриневские, я посылала к ним, едва рассвело.
Впрочем, Надя уже и сама удостоверилась, что сестра права. Как всегда. Темное пятно на дороге приобрело очертания запряженного парой гнедых ландо, в котором обычно объезжала свои владения Гриневская, подруга Надиной сестры и хозяйка всего поселка Горки, где вот уже которое лето подряд снимала дачу графиня. Однако сегодня подле Гриневской сидел и ее супруг.
– И как только ты можешь быть такой спокойной, Светлана! – упрекнула Надя, досадливо отходя от окна. – Твой муж лежит мертвый в библиотеке, а ты пьешь кофе, будто ничего не случилось!
– А что прикажешь мне делать – истерить, как ты? Сядь и не мельтеши бога ради!
Надя без слов присела на краешек стула, опустила взгляд и принялась теребить кружево на юбке. Вот так всегда: сестра не стеснялась в выражениях в ее адрес. И правда, кто она, Надя, в этом доме? Приживалка, тяжкий крест, который великодушная графиня Раскатова взвалила на себя, обязавшись устроить Надину жизнь. И права голоса она здесь не имеет – Надя давно к этому привыкла.
– Прости, Надюша, сорвалась… – извинилась все же Светлана. – Шла бы ты лучше к себе, право слово.
Надя украдкой подняла на нее глаза и подумала, что, несмотря на внешнее спокойствие, сестра все же крайне вымотана случившимся.
Еще бы, ведь всего несколько часов назад Светлана сама нашла в библиотеке тело мужа. Сестра, стоящая подле него на коленях, была так бледна, что Надя в первый момент подумала, что мертвы они оба. Но потом Светлана прошептала:
– Господи-Боже… что я наделала…
И посмотрела на свои перепачканные кровью руки.
А теперь эта же самая Светлана спокойно пила кофе и упрекала Надю за истерику.
– Позволь мне все же остаться, не прогоняй, – несмело попросила Надя, потому как сидеть в одиночестве, в доме с мертвецом, ей до ужаса не хотелось. Но и признаваться в своих страхах хотелось не больше. Потому Надя нашлась: – Я люблю тебя и желаю помочь – ведь ты моя сестра!
