Маленькая девочка с белокурыми волосами и в чистеньком голубом пальто очень уж чужеродно смотрится среди толпы бомжей, собравшихся погреться у вентшахты метро.
Они прижимаются друг к другу, чтобы согреться – ноябрь уже немилосерден к тем, кто живет на улице и выглядят огромной мусорной кучей буро-серого оттенка. Полулежат на картонках, опираются на тележки, заваленные разномастным скарбом и подкладывают под голову рюкзаки, перевязанные веревками.
Девочка четырех-пяти лет со светлыми кудряшками и в светло-голубом пальто так сильно выделяется, что я замедляю шаг.
И кудряшки, и пальто еще довольно чистые, в отличие от одежды ее соседей, и мне даже кажется, что я ошиблась – она тут не с ними.
Помню, в детстве бабушка любила пугать меня цыганами – они жили на окраине ее деревни в наспех сколоченных из фанеры хибарах. Все сплошь загорелые и чумазые. А я в детстве была светленькая, как эта девчушка.
«Украдут тебя, Ларчик, как есть украдут! – говорила бабушка. – Они очень светленьких любят!»
Эта малышка выглядит так, будто ее уже украли. Откуда вообще ребенку взяться среди бездомных? Может, она не с ними? Просто мамаша заболталась по телефону и не заметила, что дочка убежала? Но почему тогда она сидит на картонке, привалившись к стене с таким же безразличным и усталым видом, как и все остальные?
Я не успеваю додумать мысль, откуда здесь взяться маленькой девочке – светофор переключился на зеленый, меня толкают плечом, и я смешу на переход. Мысли как-то сами собой переключаются на грядущее собеседование, и о девочке я забываю. Противная мелкая морось летит в лицо, и перед тем, как войти в здание, я прячусь под козырьком парадной, чтобы быстро поправить макияж.
В стеклянные двери с названием компании я вхожу, уверенно улыбаясь и готовая к абсолютно любым, даже самым каверзным вопросам.
– Почему вы ушли с прежнего места работы?
Этого вопроса я ждала с самого начала разговора. Из такой компании, как у меня, сами не уходят. И с такой зарплатой лучшей доли не ищут.
Молодой человек в несвежей рубашке, имени которого я не запомнила, задает его с тайной надеждой на скандальные подробности. Не дождется.
Мне, в принципе, уже с самого начала ясно, что ловить тут нечего, раз собеседовать послали одного эйчара, не пригласив никого из руководства.
Но я всегда дочитываю книги до конца и заканчиваю готовить блюдо, даже если вижу, что оно не получилось.
– Фирма релоцировалась в другую страну, удаленно работать становится все сложнее.
– Почему вы не переехали вместе с ними?
– Не захотела, – пожимаю я плечами и ловлю недоверчивый взгляд.
Наши переехали не в одну из ближайших стран – скромненько и бедненько. Наши перебрались в теплые края с бирюзовым морем и сильной экономикой. Перевезли семьи, домашних животных и получили неплохие «подъемные». Не эмиграция, а мечта.
Задумается даже тот, кто всю жизнь обнимал родные березки и даже в Турции не был.
– Я люблю Россию, – объясняю я. – У меня тут мама, бабушка, могила отца, в конце концов.
Улавливаю пустоту в его взгляде, вздыхаю и перехожу на более понятный ему язык:
– Круглосуточная доставка, дешевое такси, большие торговые центры. К тому же Петербург – один из красивейших городов мира, музей под открытым небом. Не хочется менять его на провинциальное захолустье, хоть и в пяти минутах от моря.
– Понятно… – молодой человек стучит карандашом по моему резюме. Ему уже тоже все ясно, но мы оба должны доиграть спектакль. Он пишет на полях несколько цифр и придвигает ко мне лист. – Вот столько можем вам предложить.
– Гм, – я изучаю получившееся число, поискав в нем потерявшийся нолик, и поднимаю на него глаза. – Это в два раза меньше моей прошлой зарплаты. В вакансии вилка была шире.
