И иду я неспешно походкою плавной,
ну почти, если быть совсем честной. И не лебёдушкой белокрылой
плыву, а улиткой неприметной ползу. Или уточкой сонной
переваливаюсь, или сломанным заводным цыплёнком топаю... И безмерно
радуюсь тому, что живу на первом этаже. Ещё сто метров, три
ступеньки и пара шагов, и я усядусь на пуфик, с облегчением выдыхая
ещё один пережитый рабочий день.
- Детка, здравствуй! - услышала я
знакомый голос и приветливо улыбнулась хорошо знакомому мне
мужчине.
- Здравствуйте, Тимур Альбертович! -
поприветствовала я соседа, который жил этажом выше. - Как Ваше
здоровье?
Мужчина негромко рассмеялся и
придержал для меня подъездную дверь.
- Неужели я так плохо выгляжу? -
шутливым тоном спросил он и игриво подвигал бровями. - Мне кажется,
что я очень даже ничего! Для своего возраста, разумеется. Не орёл,
конечно, но на соколика-то тяну?
Теперь была моя очередь смеяться и
кивать, соглашаясь со сказанным.
- От отца нет вестей? - уточнил он
уже совсем другим тоном.
Я отрицательно покачала головой и не
сдержала тяжёлого вздоха. Папин хороший приятель понятливо
нахмурился и ласково погладил меня по голове, будто мне до сих пор
шесть.
- Ничего, всё образуется, детка. Ты,
главное, верь в лучшее. И зови на помощь, ежели чего.
- Спасибо! - прошептала ему и
стремительно вошла в подъезд, стараясь не расплакаться перед
Тимуром Альбертовичем.
Он был единственным из жителей
нашего дома, с кем я могла общаться свободно, не ожидая от него
никакого подвоха. Я уткнулась лбом в металлическое полотно входной
двери и беззвучно роняла слёзы, ища ключи от квартиры в собственной
безразмерной сумке. Как же тоскливо стало на Душе... Тоскливо и
одиноко. Плечи и шея тридцатидвухлетней Марины Сергеевны Мандрик,
то есть мои, покорно смирились с тяжестью абсолютного одиночества
достаточно давно, а чуть более года назад окаменели окончательно. В
тот день бесследно пропал мой любимый Папа.
Я не смогла бы внятно объяснить
причины своего дальнейшего поведения никому, но в полицию с
просьбой о розыске обращаться не стала. По моим ощущениям,
обожаемый мною Родитель не просто так исчез, оборвав все ниточки
между нами, поэтому привлекать лишнее внимание к своей ситуации я
не стала. Знакомым же, как и маме, в качестве объяснений его
длительному отсутствию хватило нескольких фраз о том, что он уехал
на Север, решив наняться на корабль и исполнить свою давнюю мечту -
посмотреть Землю.
Стоит пояснить, что с мамой мы не
были близки. Совсем. Никогда. Кроме периода её беременности мною.
Буквально через пару недель после того, как я появилась на свет,
она почти смертельно оглушила Папу, не проронив при этом ни слова,
не издав ни звука. Молча, совершенно неожиданно для него, она вышла
однажды в магазин за подгузниками для меня, а вернулась - через
пять лет. С новой причёской, новым мужчиной и новым ребёнком,
которого смогла не только выносить и родить, но и полюбить.
Папа никогда не винил её в том, что
она бросила нас. Он объяснял это тем, что обстоятельства, в которых
мы все оказались тогда, были сильнее его любви к ней, что ему не
хватило мощи Побратима, энергии Рода и ещё чего-то, чему я
обыденного объяснения не находила. Ни тогда в детстве, ни
сейчас.
Тяжёлая беременность, сложные роды,
моя клиническая смерть в первые часы самостоятельной жизни,
послеродовая депрессия - всё это подкосило психику женщины,
родившей меня, и вынудило поступить именно так, а не иначе. Она
лежала какое-то время в специализированной клинике,
восстанавливалась и приходила в норму. Позже она вернулась не к
нам, а к своим родителям, выбрав почему-то их, а не нас. Несколько
лет терапии понадобились моей родной матери, чтобы она смогла найти
в себе силы вернуться в мою жизнь. Так феерично и так больно.
