История 1. Смерть
Глава 1. Я — убийца
Здравствуй, мой Марк!
Кабан прислал мне интерснейшее письмо, оно в приложении.
Посмотри, до чего я была права, когда говорила, что он что-то
затевает. Я знаю его хорошо, даже слишком. Я знаю его так хорошо,
что мне бывает страшно. И, если он что-то замыслил, то стоит быть
осведомленными, и тебе, и мне.
Должно быть, я кажусь тебе смешной. Говорю, что надо что-то
делать, и предаюсь воспоминаниям. Мне бывает тоскливо, мой милый, и
даже тебе я готова излить душу, хотя ты, будем честны, не самый
очаровательный слушатель. В данном случае, конечно, читатель.
Мне даже хочется, на самом деле очень хочется, чтобы Кабан
устроил что-то этакое. Просто потому, что я соскучилась по чудесам,
по злым чудесам, по добрым чудесам, по ощущению, что мир —
безграничен и не один.
Как прекрасно.
Хочу спасти мир.
Хочу так много, и никогда не получаю достаточно. Хочу всего на
свете. Даже дышать от этого трудно.
Чего хочешь ты, Марк? Кабан считает, что ты — вроде ящика
Пандоры. Содержишь в себе семена будущего апокалипсиса.
Вообще-то апокалипсис — не конец света, а откровение, но об этом
знают практически все, уж ты, как христианин, знаешь точно. Но, и
это еще одно небесполезное знание, полученное от Кабана, если
разобрать слово, получится еще кое-что интересное. "Калюпсис" — это
обнажение, раскрытие. А "апо" — просто предлог, что-то вроде "за"
или "над", не так хорошо помню, как хотелось бы.
Иными словами, греческий "апокалюпсис" это "за обнаженным", "за
раскрытым". Сверхоткровение, сверхобнажение. По-моему, Кабан
говорил, что само это слово использовалось также при описании
культа Исиды — "за покровом", что-то вроде того.
О, дорогой мой, как же это верно. Откровение из откровений,
обнажение всего скрытого. Тайна тайн.
Разве в конце мира не откроются нам разом все тайны?
Ну хорошо, ты ведь в воскресной школе учил немножко греческий?
Вдруг и это для тебя не откровение. Тогда попробуем другие.
Я помню прекрасно первое откровение о себе самой. Такое, какое
предпочла бы не знать. Ты тоже помнишь откровение о себе самом —
такое, от которого ты предпочел бы отказаться. Мы с тобой похожи
больше, чем тебе всегда казалось, и это меня злит, и это заставляет
меня тебя любить.
Все-таки я тебе напомню. Я думаю, нам нужно помнить о таких
вещах. Весь следующий год, мы с тобой были как бы в раю, как в саду
Эдемском, такие невинные и прекрасные. Я столько всего помню,
столько этих мелочей, из которых и складывается жизнь.
Помню, как ты своим спокойным, почти мертвенным голосом читал
мне рассказы Сеттона-Томпсона о животных. В конце они всегда были
грустные, и ты сам расстраивался. Помню, как мы с тобой ездили
гулять по набережной Оби, мы катались на колесе обозрения, и я
раскачивала кабинку, а ты говорил:
— Какая ты молодец, что это придумала.
А я говорила, что ни к чему мне твой сарказм, и что колесо
обозрения создано для того, чтобы люди раскачивали эти смешные
маленькие кабинки, и дергали Бога за бороду, а других назначений у
колеса обозрения нет.
Сколько я смеялась, а ты смеяться не умеешь, и ты просто смотрел
на меня, и это был жадный, присваивающий, совершенно особый
взгляд.
Как будто после твоего взгляда всегда во мне больше не доставало
кусочка.
Как будто скоро вообще ничего не останется.
Ощущение свободы, ощущение рая, и иногда — ощущение жуткой,
подбирающейся темноты, наступающей ночи.
Как прекрасно, Марк, и как я боялась, что буду изгнана из рая.
Боялась, и знала, что однажды так будет. Земли Нод, куда изгнан
Каин, земли Нод, куда изгнана Лилит.
Ты ведь понял, к чему я веду, дорогой мой. Отчасти, конечно же,
все связано с Женечкой. И тогда, в общем, эту историю можно
понимать как изгнание из рая для всех нас, как первую точку
невозврата.
