Глава 1
Семь дней до Рождества
— Поезд дальше не идет!
Проклиная покойного дядюшку, который
вздумал умереть столь внезапно, я шагнула со ступеньки прямо в
глубокий сугроб. Снег тут же засыпался в мои сапожки, заставив
подпрыгнуть от холода, а яркое полуденное солнце, разбрасывающее
искры по белому покрывалу, ослепило.
Я крепко прижала саквояж с
немногочисленными вещами к груди и, стиснув зубы, зашагала по
усыпанной снегом станции. Его здесь было хоть отбавляй.
Единственную платформу уже давно никто не чистил. Сугробы здесь
были по колено. На приземистом одноэтажном здании с обветшалыми
ставнями, некогда выкрашенными в зеленый цвет, красовалась
выцветшая надпись «Хладвилл». Последняя буква «л» накренилась и
скрипя покачивалась от каждого дуновения холодного декабрьского
ветра.
С трудом взобравшись на крыльцо, я
толкнула дверь, намереваясь войти внутрь и вызвать экипаж. От
Хладвилла до Рождественской станции было еще около двух миль.
Слишком большое расстояние для пешей прогулки по сугробам.
К моему огромному разочарованию
дверь не поддалась. Оно и немудрено. На ней красовался увесистый
металлический подвесной замок и припорошенная снегом табличка
«Закрыто до весны».
Еще раз осыпав покойного дядюшку
проклятиями, я поправила выбившиеся из-под шапки тугие темные
кудри, повыше подняла ворот пальто и зашагала по заснеженным
рельсам, время от времени спотыкаясь.
Уже спустя пятнадцать минут пути я
поняла, что затея с пешей прогулкой оказалась чертовски ужасной.
Чем дальше я шла, тем выше становились сугробы. Снег был плотнее,
чем на станции. В лицо дул холодный северный ветер, а с деревьев,
что высились по обе стороны от железной дороги, то и дело падали
снежные шапки, норовя если не убить, то как минимум покалечить.
Теперь понятно, почему тело
покойного дядюшки обнаружили не в Хладвилле, где собственно ему и
полагалось быть по долгу службы, а на берегу Южного моря в
купальном костюме, в окружении симпатичных мисс, отчаянно
покачивающих головками, едва узнав о его кончине. Поговаривают,
сердце дяди не выдержало разгульного образа жизни и тех заморских
изыск, что он без меры отправлял в свой больной желудок.
Тишину нарушал лишь хруст снега под
моими ногами и ругательства, что невольно срывались с языка.
Услышала бы их матушка, тут же бы схватила хворостину, что всегда
держала в поле зрения. Порядочной мисс не пристало так выражаться
на людях, но ведь сейчас меня едва ли кто мог услышать. Да и тот
возраст, в котором хворостина могла иметь хоть какой-то толк, я уже
давно миновала. В свои двадцать два я могла смело назвать себя
девушкой самостоятельной, не зависящей ни от родителей, ни, что
того хуже, от мужчины. Первых я не видела уже четыре года, а
второго отродясь не имела.
Впереди замаячила красная крыша
станции, местами выглядывающая из-под тяжелой снежной шапки. Я
прибавила шаг, насколько это было возможно. Хотелось поскорее
оказаться в тепле, скинуть насквозь промокшие сапоги и заварить
себе чашку чая. От этих мыслей губы невольно растянулись в улыбке и
я, позабыв об усталости, направилась к станции, расчищая дорогу
правой рукой в мохнатой варежке и саквояжем, что держала в
левой.
Само здание станции было небольшим.
К нему тянулись в два ряда аккуратные столбики забора, между
которыми под толщей снега наверняка угадывалась дорожка, ведущая от
платформы до двустворчатой входной двери. Дверь была массивной,
деревянной. Некогда красивые витражные стеклянные панели
потускнели, кое-где вместо них зияли черные пустые глазницы. По обе
стороны от двери на меня с укором смотрели окна, которые вырастали,
казалось бы, из-под снега и упирались в покатый край крыши.
