Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, – век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, – словом, это было время, очень похожее на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем – будь то в хорошем или в дурном смысле – говорили не иначе как в превосходной степени.
Чарльз Диккенс. Повесть о двух городах
До середины 1980-х годов нам не приходило в голову, что теория революции может оказаться в сфере наших интересов. Замысел этой книги возник почти случайно.
В 1987 г. Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев впервые заявил, что перестройка – это революция. Нам, в то время научным сотрудникам Института экономики АН СССР, такая постановка вопроса показалась интересной, и мы попытались представить себе, что ждет нашу страну в будущем, если это заявление окажется соответствующим действительности. В качестве «образцов для подражания» мы взяли две революции: Великую французскую 1789 г. и российскую 1917 г., – историю которых неплохо себе представляли, и попытались, сопоставив их и выделив характерные для обеих общие черты, предсказать будущее перестройки в СССР. Результаты нашего исследования и основанные на нем прогнозы были представлены в нескольких научных докладах, а также опубликованы в журнале «Коммунист» и в «Независимой газете» (May, Стародубровская 1990, 1991а, 1991 б)[1].
У образованного западного (а теперь, наверное, и не только западного) читателя наши работы того времени, скорее всего, вызвали бы улыбку. Незнакомые с зарубежными публикациями по теории революции (в то время подобная литература была еще не очень доступна), мы, сами того не зная, почти полностью воспроизвели логику революционного процесса, задолго до нас описанную Крейном Бринтоном в известной монографии «Анатомия революции» (Brinton, 1965). Совпадали даже названия некоторых стадий этого процесса: «двоевластие», «термидор»! Однако если наши тогдашние изыскания в области теории революции во многом оказались изобретением велосипеда, то с основанными на них прогнозами все оказалось гораздо интереснее.
Эту историю до сих пор часто вспоминают ее участники. Один из принципиально важных выводов, сделанных в наших работах, состоял в следующем. Единство сил, сформировавшееся на начальном этапе революционного кризиса, достаточно быстро исчерпывается. Далее наступает время размежевания и поляризации, что неизбежно приводит к острому столкновению между наиболее консервативными и наиболее радикальными силами в революции. Идею неизбежности подобного столкновения один из авторов этой книги заложил в свой раздел обзора Института экономической политики, куда он к тому времени перешел на работу (директором института был Егор Тимурович Гайдар). Раздел был многозначительно озаглавлен «Экономика и политика в эпоху, предшествующую диктатуре»[2]. На институтском обсуждении в апреле 1991 г. он подвергся жесточайшей критике. Оппоненты утверждали, что на основе примитивных аналогий с давно прошедшими временами недопустимо делать серьезные и ответственные прогнозы применительно к текущей политике в условиях, когда действительность не дает никаких оснований для столь однозначных выводов. Поэтому такую гипотезу никак нельзя считать научно обоснованной.
А потом наступил август 1991-го, и «ненаучное предположение» стало зловещей реальностью. В те дни было совсем не очевидно, что направленный против Горбачева и его политики путч консервативной части партийно-государственной бюрократии обречен на поражение. Перспектива кровавой диктатуры казалась вполне реальной
