Пробудившийся от ночного сна в это короткое октябрьское утро лес, скованный первыми осенними заморозками, был озарен ярким солнечным светом. Пожелтевшая и покрытая инеем листва на деревьях природным зеркалом отражала лучи небесного светила. Издалека край леса, казавшийся до этого утра просто желтой полосой под линией горизонта, отливал бриллиантовым блеском и слепил глаза.
Красота лесной окраины контрастировала с грунтовой, размокшей в период сентябрьских дождей дорогой, скованной морозцем, и довольно широким перепаханным полем, устланным местами соломой, уже немного подгнившей и лежавшей на нем пятнами. К западу огромное поле терялось, вдалеке упираясь в еле заметный край леса. С южной своей стороны оно граничило с оврагом, противоположная часть которого была покрыта редкими деревьями, дальше уплотнявшимися и образовывавшими очередной лесной массив. А с востока поле граничило с довольно широкой для этих мест дорогой, соединявшей областной центр с деревнями, поселками, с небольшим городом и далее ведущей далеко на север, на Москву.
Все вокруг казалось абсолютно пустым. Нигде видно не было ни одной живой души. Не летали даже птицы. Была пустой пашня, совсем отсутствовало когда-то интенсивное движение на шоссе, разбитом за последние недели плотным движением колесной и, чего никогда не было в этих местах, гусеничной техники. Кое-где видневшиеся вдали за лесами крыши деревенских домов, вопреки холодной погоде, не испускали в небо привычный дым из труб, как будто именно сегодняшней ночью они были покинуты жителями по какой-то причине, может, в ожидании приближающейся беды.
Природа сама, то ярким солнечным светом, то его сияющим отражением от всего, покрытого инеем, давала понять, что жизнь в округе должна активно продолжаться и развиваться. Но, вопреки всему, ее тут как будто бы и не было. Ничто не говорило о том, что она может тут быть. Все застыло и замерло в едва ли не полном безветрии.
Движение вскоре началось. Необычное и еле заметное. Край леса неожиданно ожил. Несколько одетых в серые шинели и зеленые ватные куртки человек, опоясанных ремнями, подсумками и прочей амуницией, в стальных касках на головах, с вещмешками за спинами, с оружием в руках, медленно и осторожно, оглядываясь по сторонам, вышли из леса. Осмотревшись и оглядев пролегавшее в километре от них шоссе, они распределились вдоль широкой тропы, отделявшей вспаханное поле от лесного массива. Пригибаясь, пробежали по ней и быстро залегли, выставив оружие в направлении дороги.
– Не высовываться, не курить и не баловать мне тут! – прикрикивая на бегу, проследовал вдоль цепи залегших солдат пожилой мужчина со знаками различия армейского политработника на рукавах шинели, опоясанный потертыми кожаными ремнями, с толстой командирской сумкой на бедре.
По тому, как отреагировали на его слова солдаты, было заметно, что этот человек является для них значимым авторитетом, а все его слова и действия весомы, приказы его должны беспрекословно ими выполняться. Все как один они прижались к земле, прекратили какую-либо возню и движение, замерли в ожидании новых распоряжений и указаний.
– Вот немец попрет, а вы тут обозначите себя? Так он вас всех разом танками и разгонит да подавит! – ворчал политработник.
Тщательно подобрав промеж ног полы шинели, он медленно опустился на землю и лег на живот возле бойца со снайперской винтовкой в руках. Достав из футляра на поясе бинокль и приложив его к глазам, он начал вглядываться в даль, в сторону шоссе. Поводя окулярами то вправо, то влево, изредка отрываясь от них, чтобы осмотреться невооруженным оптикой взглядом, он снова поднимал к глазам бинокль. Каждый раз политработник причмокивал губами, еле заметно кряхтел, сопел и снова напряженно вглядывался то в сторону шоссе, то еще дальше, то на полосу леса за полем, то на еле заметные вдали крыши деревенских изб.
