* * *
Маленькая лежала, свернувшись клубочком на коленях Большой, а та раскачивалась в кресле-качалке посреди кухни. Их мать в небесно-голубом платье складывала деревянные кубики в коробку, упираясь босыми ногами в ковер с бахромой. Узкое окошко слишком скупо пропускало лучи майского солнца, но время от времени Мамины волосы словно окунались в золото: Маленькая, не могла оторваться от них, словно загипнотизированная.
Старшая качалась – все сильнее, все быстрее. Младшая смеялась от страха и восхищения, чуть не слетая с кресла при каждом его качке.
– Мама? – спросила Большая, уставившись на солнце залитыми темнотой глазами.
– Да?
– Когда мне будет столько же лет, сколько тебе, можно я стану воздушной акробаткой?
– Ты сможешь делать все, что захочешь. Все, что сделает тебя счастливой.
Большая прыснула со смеху – и кресло качнулось назад. Потом внезапно остановилось.
– А где твои принцы?
Мать не ответила, но ее взгляд против желания любовно коснулся бархатистых роз в синей стеклянной вазе с завитками на кухонном столе: их недавно доставил мальчишка-посыльный в фуражке, а внутри букета была визитная карточка в красном блестящем конверте. Раскрыв его, она улыбнулась, а потом засунула меж страниц книги.
Большая продолжила качаться, а Маленькая укусила за ухо своего плюшевого кролика; теперь ей хотелось спать.
– Мама?
– Да?
– А мы так и будем втроем жить, всю жизнь?
Мать положила последний кубик в коробку, закрыла ее и посмотрела на дочерей.
– Конечно. Вы же сестры. Когда у тебя есть сестра, ты уже никогда не остаешься одна.
Маленькая закрыла глаза и, слыша возле своего сердца стук сердца Большой, заснула.
Идет дождь. Уже много дней подряд. Она даже не помнит, когда в последний раз было сухо; можно подумать, это муссон не с той стороны Земли. Тротуары блестят, словно по ним никогда не ходили.
Когда Большая оставалась с Мамой во время долгого сна, Маленькая чистила / мыла / расставляла все по местам – настоящая домашняя фея (по крайней мере она сама в это верила; правда, пользовалась только крохотной метелкой, а это было далеко не блестяще…). В общем, уборка была с самого начала. Сейчас-то она уже не очень хорошо помнит, когда перестала играть в хозяйку дома. В четыре годика нет представления о времени.
Сегодня время стало ее наваждением. Ужасно не то, что оно идет, а то, что никуда не идет, застревает в горле персиковой косточкой, чуть не душит. Антисептические салфетки, спрей от известкового налета, лосьон с жавелевой водой – убиваешь его изо всех сил, до покраснения рук, но оно по-прежнему здесь: песочные часы, сверху заполненные мусором, пустые внизу, а посредине – сдавленная гортань.
В кинотеатре линия метро проходит прямо над залом, так что его гул отдается в стенах стереозвуком. Она подумала: а что будет, если потолок вдруг рухнет? Прямо на третий ряд. Представила себе вагон, врезавшийся в красные бархатные кресла, черную кровь, оторванные конечности, представила большую – свою сестру – в синей форме работницы «Скорой помощи», представила, как она наслаждается, стоя посреди всего этого и собирая ее, маленькую, по кусочкам, как грибы под небом, разорванным электрическими звездами.
Это ее так захватило, что она даже не поняла, о чем фильм.
Теперь она идет, защищенная камуфляжной тканью своего зонтика; она не нарочно такой выбрала, просто он был самым дешевым в ближайшем универмаге. Из-за порывов ветра она беспрестанно оборачивается, поправляя спицы на каждом перекрестке.
