Вершиславов век, месяц кресень,
среднее течение Угры
Тонкий серпик новорожденного месяца повис над Волчьим островом, знаменуя начало месяца кресеня. Стая еще не спала. Посреди большой поляны горел костер, отблески пламени падали на зачарованные лица отроков – сидящих на бревнах, полулежащих на земле. Дрожащие отсветы перебегали по лицам, заросшим юношеским пушком, по накидкам из волчьих шкур, и порой казалось, что это оборотни, предстающие то в зверином, то в человеческом облике.
Где было всего светлее, сидела единственная среди трех десятков парней девушка. Она тоже была закутана в волчью накидку и напевно рассказывала, глядя в синее ночное небо:
– …Сковал Сварог-Отец двенадцать царств, двенадцать престолов, и отдал их сыну своему любимому, Дажьбогу, во владение. Стал Дажьбог жить-поживать в тереме своем золотом, а в том тереме три окошечка: в одном оконце – светло солнышко, в другом оконце – светел месяц, а в третьем – ясны звездочки. Подобрал Сварог искорки, что из горна его летели, и сделал из них двенадцать дев, чтобы служили сыну его Дажьбогу, златые кудри ему чесали, по утрам умываться подавали, вечером коня его золотого принимали и в стойло ставили. И была среди них краше всех одна – Заря-Зареница, солнцева сестрица. Поутру выводила она коня золотого, подавала брату своему Дажьбогу; вставал он в стремя и в путь свой дневной отправлялся. А Заря-Зареница в тереме прибирает, перину пуховую взбивает, братца дорогого поджидает. А как окончит Дажьбог свой путь дневной, принимает у него коня Заря-Зареница, отдает сестрам. И когда встречает Дажьбог сестру свою Зарю, пожимает он ей руки белые, целует в уста медовые, и оттого румянец ее по всему небокраю разливается. Ведет она Дажьбога в терем золотой, кладет на постель пуховую, поет ему песни колыбельные…
Лютомер сидел на земле, привалившись плечом к коленям сестры и положив на них голову. Не прерывая речи, Лютава поглаживала его по длинным русым волосам, перебирала густые пряди, падавшие на мех волчьей накидки. С продолговатым лицом без румянца, с глубоко посаженными серыми глазами, он был ничуть не похож на златокудрого Дажьбога, но Лютава, увлеченная собственным повествованием, невольно видела своего брата, идущим по небокраю, среди алого сияния заката, с белым конем в поводу. И себя – выходящей ему навстречу, соскучившейся за длинный день разлуки.
– Наступало то время, когда Заре-Заренице особенно долго приходится скучать: в месяц кресень самые долгие дни. А придет Купала – Дажьбог едва успеет присесть передохнуть, как вновь выходить ему из терема, вступать в золотое стремя.
Вот сидела однажды Заря-Зареница, солнцева сестрица, у реки студеной, на престоле золотом, пряла нитку шелковую, мотала на веретенце серебряное. Увидал ее Велес – Тур Золотые Рога: сидит девица, руки по колено в золоте, ноги по колено в золоте, а коса-красота вся цветами увита. Прислал он к ней сватов – синцов да игрецов. Отвечает она им: ой вы, сватушки, вы спросили бы меня, чьего я роду, чьего племени? А я-то роду ни большого, ни малого: мне братец – Красно Солнышко, мои сестры – ясны зореньки, мои братья – буйны ветрушки. Вынула она тут три золотых яблока да подбросила: кто поймает, говорит, тому я сама достанусь. Кинулись сваты ловить яблоки, да как ударили с неба три молнии, разбили сватов в прах…
Ночное небо было чистым, из глубин синевы глядели звезды – будто тоже слушали. Светила небесные были давними друзьями Лютавы. Их с Лютомером мать, княгиня Велезора, выросла на Числомерь-горе и с юности обучалась искусству следить ход Луны и звезд. Из поколения в поколение ее предки хранили и передавали тайны небесных странников – Косарей, Волосынь, Воза, Волчьей звезды, – умели определять наступление времен года, праздников, делать предсказания, читать на синем полотне волю сестриц-Рожаниц. И туда же они отправлялись, пройдя до конца свой путь по земле. Глядя на звезды, Лютава каждый раз невольно вспоминала их: свою бабку по матери – Мироладу, старшую жрицу святилища Числомерь-гора. Та умерла, когда Лютаве было два года, и она видела бабку всего один раз. Вадимиру – ее мать, княгиню жиздрян, которую Лютава знала только по рассказам своей матери. Потом мать Вадимиры – Вратиславу…
