Я проснулась задолго до рассвета, когда первые тени еще ложились на землю, а небо было окрашено в тусклый, холодный серый цвет. Солнце – ни яркое, ни теплое – висело над головой, словно безжизненное украшение этого мертвого мира, который мы вынуждены называть домом. Внутри меня будто застывала тревога, и я знала: этот день будет тяжелым.
Пробудившись, я быстро натянула на себя старую, поношенную рубашку и принялась за работу. Мои руки – грубые, мозолистые – схватили лопату, и я начала копать землю. Каждое движение – как борьба с невидимым врагом, словно земля сопротивляется моим усилиям, а воздух наполняется тяжелым запахом пота и пыли. Время растянулось, и я чувствовала, как капли пота стекают по лбу, оставляя мокрые дорожки по щеке. Я вытерла их рукавом, стараясь не отвлекаться, и продолжила.
На фоне моего труда – спокойный, беззвучный отдых Джинни, которая, как обычно, лежала в гамаке, свернувшись калачиком, словно ей было все равно, что происходит вокруг. Ее лицо было безмятежным, а взгляд – рассеянным, будто она полностью погружена в свои мысли или мечты. А я – в постоянной спешке, в постоянной борьбе, чтобы хоть как-то удержать этот бесконечный поток работы.
Наш «дом» – это, если можно так назвать, небольшая крепость из обломков и старых досок, окруженная зарослями, которые в летнюю жару превращаются в преграду и ловушку. В этом доме живут всего трое хозяйских детей: Джинни, самая младшая, ей всего тринадцать; Томас, пятнадцатилетний мальчик, который, кажется, уже давно понял, что жизнь – это сказка; и Амели, которая недавно съехала, оставив нас. Остальные пять – приемные дети, включая меня. Я – самая младшая из них, и, похоже, это значит, что мне достается больше работы, больше ответственности. Логика? Нет, ее здесь не существует.
Из открытого окна доносится голос мистера Фэйрхолла – грубый, резкий, словно он постоянно борется с чем-то внутри себя:
– Талисса, поживей! Паршивая ты девка!
Я вздохнула, ощущая, как под кожей закипает раздражение, и снова взялась за лопату. В этот момент солнце уже достигло вершины, его жаркий взгляд пал прямо на меня, будто поджаривая каждую мою клеточку. Я не могла позволить себе остановиться. Сегодня огород должен быть вспахан – иначе, как я буду выживать завтра?
Пока я продолжала работу, мои мысли превращались в шепот, который я не могла контролировать: «Когда это все закончится? Когда я смогу просто уйти отсюда, оставить этот ад?» Но я знала – уйти невозможно. Не сейчас. Не в этой жизни.
Время тянулось медленно, но я не позволяла себе остановиться. В конце дня, когда усталость сжала мои мышцы, я огляделась – земля уже была подготовлена, и я смогла наконец-то сделать глубокий вдох. Тени стали длиннее, солнце начало опускаться, в воздухе появился запах приближающейся ночи.
Я почувствовала, как сердце сжалось от тяжести – не только физической, но и эмоциональной. В этом аду я – никто и ничто, и всё, что я делаю, – лишь попытка выжить. В глубине души я знала: завтра все начнется заново. И снова я буду бороться за свою свободу, за свою жизнь, за хоть немного света в этом мрачном мире.
Я закончила работу поздно вечером, когда последние лучи заката исчезли за горизонтом, оставляя после себя лишь холодную тень. Я прошла через коридор, тихо, будто боясь разбудить кого-то, кто, возможно, уже спит. В комнату, где спали другие приемные девочки, я вошла последней. Тусклый свет ночника, едва освещавший пространство, мягко ласкал их лица, придавая им безмятежность, которую я давно уже потеряла.
Я остановилась у зеркала. В отражении – мое лицо, бледное, словно кость, с тонкими, почти прозрачными чертами. Кожа у меня была мертвой, неподатливой под солнечным светом – он не мог согреть меня, не мог изменить этот холод внутри. Волосы – темные, безжизненные, слегка растрепанные, как будто я только что проснулась после долгого сна, но в светло-голубых глазах – усталость и тревога, которые я старалась скрыть. Взгляд – острый, чуть настороженный, словно я всегда ожидаю нападения, даже здесь, в этом мертвом убежище.
