Льдистый луч проник сквозь щель в каменном изгибе пещеры, серебром рассыпался над гладкой поверхностью воды, похожей на глянцевую застывшую глазурь. В воздухе клубился белёсый пар непроницаемым мороком, и маленькие светлячки, точно искристые снежинки, мерцали в нём. Тишина стояла незыблемая. Но вот где-то упала капля воды, а за ней, рассекая тишину яркой вспышкой, раздался протяжный звук гуциня – кто-то в тумане коснулся струны, а затем ещё и ещё, до тех пор, пока мелодия – успокаивающая, глубокая, проникновенная – не рассеяла туман, не разогнала светлячков, взметнувшихся вверх.
Отступивший туман открыл картину, поражающую самое смелое воображение: над водой в позе лотоса парил прекрасный молодой мужчина. Благородные черты его лица могли принадлежать лишь истинному небожителю. Шелковистые чёрные волосы, слегка подколотые сзади заколкой, волной ниспадали до поясницы и могли бы составить конкуренцию самому дорогому шёлку. Мускулистое подтянутое тело и осанка явно выдавали мастера боевых искусств, а изящные тонкие пальцы говорили о многолетнем опыте игры на инструменте. Белое, будто сотканное из облаков и света ханьфу окутывало фигуру мужчины и делало её похожей на цветок лотоса, такого же нежного и стойкого, как гуцинь из белого нефрита перед ним. Гуцинь тоже заслуживал отдельного внимания: его изящная изогнутая поверхность искрилась в призрачном свете, струны отливали серебром, а шёлковая кисть трепетала от каждого звука.
Музыка то лилась потоком горного водопада, то струилась нежностью атласной ленты. То стихала, то набирала обороты и взлетала к сводам пещеры, волнуя и успокаивая, утешая и радуя. Так звучит песнь небожителей, так звучит Песнь очищения сердца.
– Кхм-кхм… – чей-то голос нарушил невообразимую красоту момента, и гуцинь, издав неровный гулкий звук, затих.
Игравший на нём поднялся, встал, едва касаясь ногами поверхности воды, и взмахом руки убрал со лба упавшую прядь волос. В следующее мгновение гуцинь испарился, по телу пробежала волна серебристо-белой чешуи, сменяя ханьфу на изысканный чёрный костюм, а длинную причёску на модную стрижку с убранной наверх чёлкой. Этот образ шёл мужчине ещё больше прежнего, и он, судя по выражению лица, прекрасно это знал.
– Зачем потревожил меня, Яо? – спросил он в полумрак пещеры, ещё не в состоянии увидеть нарушителя покоя.
Свет отразился в его тёмном взгляде, в котором можно было утонуть так же легко, как и очароваться голосом – глубоким и низким, с нотками уверенности и насмешки.
– Прошу прощения, господин Лун [«лун» – дракон], но я не мог ждать. Глава требует вас к себе, – этот голос звучал робко и высоко, хотя явно был не женским.
– Опять? – мужчина прошёл вперёд по воде и остановился у её кромки на светлом камне у выхода в тёмный грот.
Там же стоял и обладатель второго голоса – молодой паренёк тоже в костюме и с перекинутым через руку пальто. Он сложил руки перед собой и поклонился.
– Глава сказал, что это очень важно, что вам необходимо прекратить медитацию и вернуться.
– Да? – мужчина сделал вид, будто удивлён. – Неужели? Знаешь, что случилось?
– Нет, господин. Знаю только, что это очень срочно.
– Ладно. Идём.
Из пещеры они вышли в осенний парк на задворках старого китайского поместья. По дорожкам, выложенным белым камнем, ветер гнал жёлтые листья, накрапывал дождь, в пруду под деревянным мостиком, который они перешли, цвели лотосы. Яо открыл над господином зонтик, когда дождь усилился, и накинул на плечи принесённое пальто.
– Дождь, – проговорил господин Лун, выставляя руку из-под зонта и ловя несколько капель на ладонь, – странно…
– Сейчас осень, что странного? – удивился Яо, аккуратно убирая зонтик и помогая господину войти под крышу дома.
