Врата тюрьмы не отворятся для
меня.
И я ползу на руках, на
коленях...
О, я тянусь к тебе,
Да, меня пугают эти четыре
стены...
Этим тюремным решёткам не
удержать души моей...
Ты — все, что мне
нужно,
Пожалуйста, приди...
взываю...
И, о, я кричу тебе,
Поспеши, я падаю, я
падаю!
Nickelback - Savin' me
Пролог.
Бегу из последних сил, не разбирая
дороги. Мокрый снег лупит по щекам, будто раздаёт хлёсткие пощёчины
за мою непроглядную тупость. Промозглый ветер забирается под
одежду, заставляя ёжиться от холода. Слезы застилают глаза, все
тело пульсирует от боли. Лишь только злость, боль и обида,
буквально клокотавшая внутри, заставляет переставлять ноги.
Цепляюсь за эти эмоции, как за последний волосок, на котором теперь
висит моя жизнь. Будто если не станет их, то и я исчезну, словно
некая бестелесная субстанция.
В голове бьётся лишь одна мысль:
«Зачем? Зачем они это сделали? Как посмели посягнуть на самое
дорогое?»
— Блядь, блядь, блядь!!! —
Отплёвываюсь от снега, залетающего мне в рот и нос, яростно
размазываю по щекам слёзы и сопли. Швы на брови разошлись, и кровь
небольшой струйкой течёт по лицу, заливая правый глаз. Ярость
пополам с болью вырывается из моей груди с диким криком, — Ёбаная
жизнь! — остановился, и от бессилия рухнул на колени. Я опустошён
морально и физически. — Су-у-у-ука-а-а-а! — прокричал на выдохе,
теряя последние силы. Злые слезы вновь побежали по щекам, оставляя
холодные дорожки.
Пытаюсь встать, но только заваливаюсь
на бок. Подтягиваюсь на руках, привстаю, держась за что-то твёрдое.
Лавочка. Но тут же отворачиваюсь, так как живот скручивает
спазмами, и меня буквально выворачивает наизнанку. Вместе со рвотой
выходят и последние силы и эмоции. Даже разрывающая на части боль
волнует не так сильно, как понимание того, что я не в силах
повернуть время вспять и сделать так, чтобы последние несколько
часов моей жизни просто исчезли из памяти.
Мимо проходят люди, но только
брезгливо отворачиваются. Да и кому нужен заблёванный заморыш?
Пустое место. Ничтожество.
— Нажрутся, бомжары, а нормальные
люди должны смотреть, — слышу, но сил нет даже показать средний
палец. Смирение и безразличие буквально разливаются по телу, даря
приятное забвение, пока боль с новой силой ни накатывает, сводя
дикой судорогой каждую клеточку измученного тела.
Меня все ещё мутит. Даже не пытаясь
бороться со рвотными рефлексами, поддаюсь этой потребности.
Выворачивает ещё несколько раз. Только тогда я могу нормально
сделать вдох. В нос тут же ударяет кисло-сладкий приторный запах,
от которого начинает мутить с новой силой. Падаю на лавочку,
пытаясь немного прийти в себя. Больное сознание будто пытается
найти, за что зацепиться, чтобы не уплыть совсем.
Меня как будто больше нет. Осталась
только пустая оболочка, внутри которой выжженное поле. Режущая боль
то накатывает, скручивая внутренности узлом, то отступает, даря
блаженное забвение. Дышать становится все труднее. Холодный воздух
рывками поступает в лёгкие, с протяжным стоном покидая тело. С
каждой минутой моргать становится все тяжелее.
Как же мне хочется проснуться и
ничего не помнить…
Нет, мальчик, не подарят тебе такого
счастья. Жить тебе и мучиться. Теперь каждый раз, забываясь сном,
как наяву предстаёт эта мерзкая картина… И родные глаза, полные
адской боли и разочарования.
Веки наливаются свинцом, вселенская
тоска и дикая усталость наваливаются разом, не позволяя подняться.
Ну вот, кажется всё. Конец моим мучениям. Замёрзну сейчас, как
шавка подзаборная, никто и не заметит.
«А может лечь, и заснуть тут, на
лавочке?», — проносится в голове, — «Нет меня, нет моих
проблем…»
Череп пульсирует болью, пытаюсь за
неё ухватиться, чтобы хоть немного ещё побыть в сознании,
помучиться. Ведь я не достоин такой лёгкой смерти!
