Каждый в детстве что-нибудь коллекционировал. Кто фантики от конфет, кто марки, кто спичечные наклейки. Один мой знакомый собирал коллекцию пауков. Как-то их специально засушивал и держал в коробочках из-под пудры. Другой мой знакомый был помешан на оловянных солдатиках. Лично я коллекционировал все подряд – и фантики, и марки, и спичечные наклейки, и книги, и закладки для книг. Только от пауков Бог миловал. В школе на переменках, на улице и в полутьме подворотен кипели коллекционерские страсти. Одно бельгийское Конго с бабочкой Satyrus hermione шло за десять видов столицы братской Монголии города Улан-Батора. Набор спичечных этикеток с вредителями сельского хозяйства (12 штук) приравнивался к пяти деятелям Парижской коммуны или же к одному Че Геваре в берете и с пулеметом в руках. Комплект «Техники – молодежи» с «Туманностью Андромеды» стоил трех романов Немцова. И т. д. Годам к тринадцати, переболев собирательством, повзрослевший человек успокаивался. Интересы менялись – кто-то начинал замечать, что девочки не совсем одно и то же, что мальчики. Другие записывались в Дома и во Дворцы пионеров, чтобы помалу приобщаться к полезной деятельности – дудению на горне или трубе, паянию электрических схем, моделированию летательных аппаратов, рисованию портретов и натюрмортов. Третьи, разочаровавшись в жизни, ступали на тропу хулиганства, готовя благодатную почву для нынешней криминальной России. Каждый искал себя, такая уж человеческая природа. И лишь самые неутомимые и азартные не выпускали коллекционерское знамя и пронесли его через всю жизнь. Вот таким-то и посвящается эта повесть.
Глава первая. Валенок и его хозяин
На город навалилась жара; это было неожиданно и приятно – после долгого холодного марта. Мы все поснимали шапки и забросили их на шкафы. На улице не было лужи, которая не захотела бы вдруг сделаться океаном; и делались, переливаясь через края и рождая торопливые речки. По ним плыли из варяг в греки наши белые бумажные корабли. Из земли полезли трава и какие-то маленькие букашки. Коты сопели на солнце и мирно улыбались прохожим. Весна примирила всех. Даже голуби клевали с руки.
Вот в такой-то веселый день я и мой друг Щелчков стояли на берегу Фонтанки и смотрели, как мимо нас плывет одинокий валенок. Плыл он в положении стоя на обтаявшей, ноздреватой льдине, и мы ему немного завидовали. За Калинкиным начиналось море, а я и мой друг Щелчков бредили островами сокровищ, берегами слоновой кости, пиратами мексиканских заливов и прочими романтическими страстями.
– Жалко, – сказал Щелчков, – что до лета еще два месяца. Вон в Африке – всегда лето. А здесь ждешь не дождешься, а оно – раз! – и уже кончилось.
Валенок, равнодушный к миру, ушел в тень под Английский мост.
– Интересно, – сказал Щелчков, – доплывет он до мыса Горн?
– Не знаю, – ответил я. – Океан – опасная штука. Налетит какой-нибудь шквал, или спрут под воду утянет, или пресная вода кончится. Всякое может быть.
– Да, – загрустил Щелчков. – Живешь здесь, как лягушка в болоте. Ни пиратов, ни акул, ничего. Кран на кухне открыл – и пей себе, пока из ушей не польется. Скука! – Он протяжно зевнул. – Я летом, когда буду на даче, сделаю себе настоящий плот, из шкафа, я уже придумал какой. Речка там будь здоров, почти как наша Фонтанка, только берега не такие. И помельче, зато есть водопад…
– Погоди! Постой! Ну куда же ты! – Вдоль берега прокатился крик, тихий и какой-то обиженный. Но что всего удивительнее – тихий-то он был тихий, но сразу же заглушил и Щелчкова, и автомобильную возню на мосту, и звонкие голоса трамваев.
Щелчков мгновенно примолк. Мы оба повернули головы влево и увидели такую картину.
