Дрезина, пыхтя двигателем, медленно проехала мимо, оставляя над железнодорожным полотном шлейф запаха бензина и моторного масла. Сырость ночного сентябрьского леса, казалось, впитывала эти запахи железной дороги, раздражая, заставляя ненавидеть врага еще сильнее. Тяжелое низкое пасмурное небо давило, хотя во тьме ночи его было не видно. Оно ощущалось. Еще давила тишина. Зловещая, почти могильная тишина, когда не слышно ни шелеста листвы, ни птичьих голосов, ни лая собак. Только тишина и хриплое дыхание лежащего рядом товарища.
Сколько уже было позади таких операций, когда приходилось вот так лежать и ждать сигнала. Целиком обращаться в слух, чтобы не пропустить свист дозорного. И тогда надо вскочить и бежать к железнодорожному полотну. И забывать обо всем, потому что время пойдет не на минуты, а на секунды. Саперной лопаткой вырыть в щебне под рельсом ямку, обдирая руки и ломая ногти. Потому что лопатка скользит по камню, и зачастую быстрее выгребать щебень именно руками. А потом заложить взрывчатку, вставить детонаторы и бежать назад. И можно не успеть, можно нарваться на немецкий патруль, и тогда заканчивать работу и бежать назад придется под пулями. Товарищи будут прикрывать, но все равно будут потери. Сколько уже соратников осталось лежать на полотне! Нельзя помогать раненым, нельзя трогать убитых. Нужно бежать и успеть взорвать полотно. Таков приказ Родины. Раненых уносить тогда, когда заложен заряд и вставлен детонатор.
Иван Васьков воевал в партизанском отряде уже два года. Обычный сельский милиционер, он до последнего помогал эвакуировать предприятия, партийные и государственные архивы. А сейчас прикрывал вместе с остатками какой-то роты последнюю колонну, удерживая хлипкий деревянный мосток. Пальцы совсем онемели. Иван разжал руку, поняв, что слишком сильно стиснул упаковку со взрывчаткой. Он пошевелил пальцами, разминая кисть, и тут раздался протяжный свист дозорного. Вперед!
Мишутка Панин сидел на толстой ветке тополя, росшего в десятке метров от полотна. Отсюда железную дорогу было видно в обе стороны почти на километр. Хотя ночью можно было и не разглядеть дрезину, если она поедет с выключенными фарами. Или пеший патруль, если он пойдет без фонариков. Но у четырнадцатилетнего мальчишки был зоркий глаз и острый слух. И партизаны доверяли ему, как самим себе. Замерев и вжавшись в ствол дерева, Мишутка дождался, пока проедет мотодрезина с автоматчиками. Ему было страшно. А вдруг заметят – и тогда очередями снимут его, как глухаря. Он испытывал страх, но и злорадство. Ведь не видят, и много раз не видели и не догадывались гитлеровцы, что дозорный под самым носом, вон на дереве притаился.
Потом ответный свист, и мальчик буквально слетел с дерева, упав в жесткую сухую траву. Топая ботинками по камням, он перебежал через полотно и очутился в руках Ивана.
– Молодец, Мишка! – с шумом выдохнул бывший милиционер. – Дуй к лесу, мы взрываем.
И снова, как и в прошлый раз, небо осветилось яркой вспышкой и по ушам больно ударило взрывной волной. Земля вздрогнула под ногами, как от боли. Мишутка схватился за голову, но продолжал бежать. Он не слышал топота ног других партизан, его немного оглушило близким взрывом, но он знал, что сегодня операция прошла удачно, что все бегут назад за ним следом. Получите, проклятые фашисты, развороченное в трех местах железнодорожное полотно! Не успевает враг чинить железную дорогу, не успевает перебрасывать военные грузы и войска. По всей прифронтовой полосе сейчас гремят взрывы: это партизаны по единому плану командования одновременно рвут рельсы и мосты, пускают под откос составы, партизаны многих отрядов и соединений. «Рельсовая война» идет в тылу у гитлеровских войск!
