Памяти командора.
Странные люди поэты. Чудаки. Они хотят изменить мир. Обманчивая идея. Жизнь прозаична, и мечты поэта разбиваются об неё так же легко, как волны о скалы. Мир живёт по законам, неподвластным нам, простым смертным. Но поэты упрямы. Они снова и снова пытаются изменить его, сделать хоть чуточку интересней и добрей. Но это непосильная задача даже для них. Но я рассуждаю, как провинциал, обыватель, который пытается понять окружающее на свой убогий заскорузлый манер. Поэты живут в мире, сотканном из ярких красок, вызывающих и броских, красок, в которых пульсирует неуёмная страсть и вдохновение. Поэты – это большие дети, с огромным благородным сердцем в груди. Нам не понять их.
Я видел его мельком, издалека. Он шёл походкой человека, способного перевернуть вселенную. Он верил, что может сказать людям что-то новое и важное. Такое, что заставит их посмотреть на себя по-другому, и увидеть вокруг себя прекрасное и неповторимое, залитое ярким солнцем и теплом. Он шёл, полный надежд, и верил, что мечта осуществима. Глядя на него, я на мгновение подумал, что это возможно. Что можно перевернуть этот затхлый замшелый мирок. Но я заблуждался. Заблуждался, как ребёнок, который пытается выдать желаемое за действительное.
Шум аплодисментов стих, и он вышел на сцену. Гордый и непокорный он глядел перед собой, куда-то вдаль, поверх голов. Зал, напрягшись, впился глазами в фигуру, застывшую на краю сцены. Прошла минута, и он начал. Голос, властный и пронзительный, полетел над залом, заполнив самые укромные и тихие уголки. Руки, взвившись, как крылья огромной птицы, распростёрлись над изумлённой публикой. Я не сводил восторженных глаз с него, но всё пролетело, как во сне. Голос поэта, взметнувшись в последний раз ввысь, замер там, под куполом, и оглушительный гром аплодисментов заполнил зал. Это был триумф.
Выйдя из театра, я долго не мог понять: куда идти. Повернувшись, пошёл направо. Всю дорогу домой голос поэта гремел у меня в душе, напоминая: как тускло, бездарно живём мы. Разве это жизнь? Это же прозябание. Амёбы счастливей нас, они живут простой, но естественной жизнью. И пусть она примитивна, но в ней есть хоть какой-то смысл. Весь вечер я не находил себе места. Отправившись спать, проворочался полночи и уснул только под утро. Проснулся поздно, и с таким тяжёлым чувством, что хоть в петлю лезь. А вечером – услышал голоса. Да, человеческие голоса. Они зазвучали у меня в ушах так явственно, что я, грешным делом, подумал: «А не тронулся ли я, часом?» Но бог миловал. Моё психическое здоровье оказалось в норме, а голоса дополнились яркими красочными видениями. Картинки были до того живые, что я, забыв обо всём на свете, полностью отдался новому для меня развлечению.
В комнате сидели двое: мужчина и женщина. Дама, окинув мужа недовольным взглядом, спросила:
– А что он встал возле тебя? Что больше никого не было в зале?
С недовольной миной на лице она застыла, подобно ящеру с острова Комодо. Физиономия Соломона Петровича Сизокрыленко сморщилась, воспоминания о злополучном вечере сразу испортили ему настроение. Злость и возмущение закипели в его душе. Бросив газету на стол, он встал и зашагал по комнате. Помолчав с минуту, недовольно заговорил:
– Встал передо мной как столб, и рукой на меня: «Его, а не мужа Марьи Иванны». Какой такой Марьи Ивановны я не пойму. Почему именно я должен быть мужем этой Марьи Ивановны? И вообще, мне такое имя не нравится.
Он замолк, уставившись на жену. Та, выпучив глаза, бездумно смотрела на него. Немая сцена продолжалась недолго. Встрепенувшись, мужчина продолжил:
– Странный тип. Откуда он взял, что тебя Марьей Ивановной зовут?
