Предисловие Джонатана Франзена
«Сто братьев», возможно, самый странный роман, когда-либо издававшийся американцем. Его автор Дональд Антрим, пожалуй, не похож на других живых писателей больше любых живых писателей. И все же «Сто братьев», как ни парадоксально, самый образцовый роман – примерно так же, как рассказчик романа, Даг, одновременно и самый уникальный из ста сыновей своего отца, и ярче всех выражает несчастья, желания и неврозы остальных девяноста девяти. Роман говорит за всех нас как никто из нас.
В середине повествования Даг произносит то, на чем стоит весь роман: «Я люблю своих братьев и ненавижу их до печенок». Вся прелесть произведения в том, что Антрим создал рассказчика, который вызывает те же самые смешанные чувства, что и сам роман: Даг одновременно и неотразим, и невыносим. Гениальность же романа в том, что эти взаимоисключающие чувства вызывает архетипичный козел отпущения: эталонный страдалец, который раз за разом возникает на протяжении человеческой истории (заметнее всего – в лице Иисуса из Назарета) и становится объектом и любви, и смертоубийственного гнева, после чего его ритуально казнят, чтобы остальные люди, не столь отважные, продолжали жить, раздираемые противоречиями.
В современности роль эталонного страдальца досталась творцам. Нетворческие люди полагаются на творцов, ценят их за то, что они придают удобоваримую форму основным человеческим переживаниям. Но в то же время творцов ненавидят – иногда даже до смерти – за сомнительность их нравственного облика и за то, что они доносят до нас болезненные истины, о которых нетворческие люди стараются не задумываться. Творцы сводят с ума, и «Сто братьев» как раз превосходный пример произведения, что соблазняет своей красотой и силой, а потом раздражает юродством. Часто роман смешной, но у этого юмора всегда опасный привкус. Так, Даг, рассказывая о плане рассадки за столом, когда он и его девяносто восемь братьев собираются вместе в сцене, навевающей мысли о Тайной вечере, отмечает, что его собственное имя, в отличие от остальных, написано «ярко-оранжевым» и что он «так и не понял почему». Оранжевый цвет напоминает как огонь, который несколько братьев разжигают в камине на первых страницах, так и пламя, что озаряет примитивный ритуал в финале произведения; этот цвет помечает Дага как загнанного зверя. В этом мнимом «непонимании причины» и заключен весь юмор его положения, которое он одновременно осознает и отказывается принимать: он – любимый и ненавистный козел отпущения для братьев. Не потому ли надпись сделана другим цветом, что Даг – преданный генеалог своей семьи, бывший звездный квотербек семейной команды, надежный слушатель, к которому другие обращаются с вопросами о Боге; брат, что поддерживает родных с физическими и психическими травмами, забывая о самом себе? Или же потому (как постепенно и комично раскрывается в процессе повествования), что Даг – хронический лжец, который беспардонно ворует у братьев лекарства и деньги, склонен напиваться и вести себя неприлично, не скрывает причудливого фетиша братской обуви, а однажды, играя квотербеком в важном матче, упустил мяч в собственной зачетной зоне? Или же (вероятнее всего) потому, что Даг – творческий человек, чужой в семье, но в то же время находящийся в самом ее сердце; брат, взявший на себя обязанность ежегодно играть роль Короля кукурузы и исполнять «ночной танец смерти и жизни, растущей из смерти»?
