Школа работала в две смены, поскольку количество детей значительно превышало ее проектные возможности. Впрочем, она и не работала никогда в одну с момента постройки в конце 30-х годов. Монументальная бело-желтая глыба с большими окнами актового зала на последнем третьем этаже, высокой изломанной крышей словно стягивала к себе десяток низкорослых жилых четырехэтажек чуть помладше, широко стоящих, словно их расставили для игры в морской бой, и большим клином подползающих по крутому склону со стороны речки, нескольких тесных кривых улочек, образованных плотным деревянным самостроем, называемых в народе “нахаловкой”. Все вместе это называлось “пятым микрорайоном”. Федька учился в 8Д. Туго учился, больше мучился. Но мысль, что после 8-ого он пойдет в ПТУ, грела и помогала выдерживать постоянную шестидневную пытку учебой. “Ничего”, – успокаивал себя Федька, – “осталось две с половиной четверти, а там заживу”.
Прозвенел звонок извещающий, что последний шестой урок закончен. Вторая смена на сегодня отучилась. На этажах стояла тишина. Только у их класса сегодня значилось в расписании шесть уроков. “Пошли покурим?” – предложил Федька своему закадычному другу Сереге. “Пошли” – эхом ответил тот чуть помедлив. Серега Думнов, в школьной среде – “Дума”, страдал какой-то “небольшой”, как объяснила когда-то их классная, болезнью. В школе все знали, что он отстает в развитии. Его никто сильно не донимал. Учителя по общему согласию тянули его до окончания восьмого класса. Серегино лицо со всегда желтовато-красными белками глаз навыкате, безвольно оттопыренной нижней губой, с которой периодически, когда он о чем-то задумывался, свисала тонкая ниточка слюны, говорило лучше любой справки. По каким-то неведомым законам природы, его физическое развитие компенсировало умственное. Для Федьки он был верным “Гарри с пушкой” из “Острова сокровищ”. Серега спокойно воровал для него коржики в школьном буфете, приносил мелочь, выгребая ее из кошелька матери, покупал сигареты в киоске на остановке. В общем Федька по полной пользовался статусом единственного друга, для которого Серега готов расшибиться в лепешку. По правде, Серый тоже был единственным Федькиным другом.
Вот-вот должен выпасть первый снег. Не сильно разноцветно светились окна домов, тонущих в непроницаемой темноте. Только лампочка над входом в школу, да фонарь в двадцати метрах напротив него стоически отгоняли осеннюю черноту, освещая довольно короткий промежуток пути к знаниям.
Они спустились с широкого крыльца и зашли за угол. Рассеянный свет от лампочки немного подсвечивал землю. Вокруг валялись бычки, жженые спички. Это было место для курения старшаков – ребят из девятых-десятых классов. Федька днем сюда никогда не зашел бы во избежание получить пи..дюлей, но сейчас он с особым удовольствием достал непочатую пачку “Примы” и стал выцарапывать сигарету, которая никак не хотела вылезать. Наконец он ухватил ее пальцами с длинными грязными ногтями и потянул. Боковина сигареты оказалась приклеена к шву пачки. Она порвалась, выпростав из себя весь табак. “Бл..дь”, – выругался Федька. “Ладно, х..й с тобой”, – как бы угрожая приклеенной бумажке просипел он от напряжения и вытащил из плотно набитой пачки целую сигаретину. Серега с готовностью чиркнул спичкой и Федька, прикрывая левой рукой огонек, прикурил. Выпрямился, по-деловому откинул назад рыжевато-соломенную челку, затянулся, сведя глаза на вспыхнувшей точке. Ему льстило, что он курит, что курит в запретном для него месте, что рядом с ним преданный “Гарри”, готовый выполнить любое его приказание.
– Жизнь прекрасна, – пытаясь подражать соседу дяде Коле, глубокомысленно изрек Федька, одновременно выпуская дым из носа и рта. Но мальчишеская бравада, которую он еще не научился прятать, лезла из него слишком резкими движениями, картинной позой.
