Пролог
С автострады, что находилась в
десяти метрах от узкой дорожки, доносился ровный гул автомобилей.
Запах свежей листвы и недавнего дождя смешивался с пылью и гарью.
По пропахшей сыростью тропинке уверенно шагали хмурый мужчина и
молодая женщина с коляской.
Мужчина то и дело сморкался в
клетчатый платок, мысленно проклиная лето, аллергию на пыльцу,
резкий запах цветов, и, возможно, ту, что шагала рядом, шурша
шелковым платьем и улыбаясь спящей в коляске малышке. Сегодня
мужчина увидел племянницу впервые, но все равно отказался взять ее
на руки.
– Ты ей нравишься. И почему ты такой
«бука», а, Вадим? Не хочешь обнять малышку? Она же – твоя
единственная племянница, – вздохнула Катя.
Сестра словно специально злила его.
Уж кому, как ни ей, знать, что он детей терпеть не может. Да и на
прогулку отправился только затем, чтобы попросить некую сумму из
средств отца, полученных Катериной по завещанию. Вадиму-то в
наследство ничего не досталось. Отец считал, что мужчина обязан
обеспечивать семью, а не наоборот.
– Кать, не приставай. Лучше под ноги
смотри! Тут дорога – ямы сплошные. Никак не отремонтируют, и о чем
мэрия думает! Ишь, как коляску трясет! Того и гляди, перевернет, –
пытаясь сменить тему разговора с «чудной крошки, которая похожа на
ангела, и самая красивая, самая умная, самая лучшая», Вадим
обнаружил, что они дошли до ворот парка.
Сестра покачала головой, но не
нахмурилась. Она вообще редко обижалась, в отличие от самого
Вадима, способного спустя годы вспоминать чужой промах или не
вовремя сказанное слово. Продолжая катить коляску по узкой аллее,
окруженной кустами цветущего шиповника, Катя замурлыкала себе под
нос колыбельную песенку.
– И почему карусели? Неужели нельзя
выбрать для прогулки более тихое место? – нахмурился Вадим, когда
они подошли к вращающейся платформе с разноцветными лошадками.
На аттракцион, сверкавший яркими
лампочками, веселой стайкой устремились школьники. От вспышек
фотоаппаратов у Вадима заболели глаза. Мужчина с неудовольствием
протер их рукой.
– Но Любе нравятся карусели! Она
всегда такая довольная, когда мы с ней приходим сюда. Не
капризничает… – возразила Катя.
«Теперь понятно, кому я обязан этой
прогулкой по жаре, – мужчина бросил гневный взгляд на Любу, мирно
сопевшую в коляске. – Вся в мать, такое же чучело! И имя у нее
глупое! Наплачется еще с ним! В честь «большой любви» названа, не
иначе, хоть Катька так и не призналась, кто же отец…»
– Ты хотел поговорить, – после
короткой паузы заметила сестра. – Начинай. Знаю, ты человек
занятой. И просто дышать свежим воздухом в парке тебе некогда.
Вижу, что-то случилось. Расскажи – постараюсь помочь, если это в
моих силах.
Вадим открыл рот, но ответить не
успел. Мир вокруг замер, словно кто-то установил показ
художественного фильма на «паузу». Застыла в воздухе летящая мимо
карусель, замерли галдящие дети, оседлавшие металлических коней, и
даже стоявшая рядом с ним Катя.
Мужчина попытался пошевелить рукой,
и с испугом понял, что он – единственный, кто может это сделать. Но
каждое движение давалось ему с невероятным трудом, словно тело
опутали невидимые, но очень прочные нити…
А потом появился «он». Вадим не
успел сделать ни шагу. Оставалось только смотреть на создание,
словно пришедшее из кошмарного сна.
В воздухе с противным скрежетом
расплывалась тягучая черная клякса, напомнившая Вадиму фильмы о
пришельцах и иных формах жизни. Спустя несколько мгновений грязь
приняла очертания человеческой фигуры.
«Человек, это человек!» – с
облегчением сообразил Вадим. Но желание поскорее сбежать отсюда
никуда не исчезло.
Незнакомец, ступивший на асфальт
прямо из грязной кляксы, был одет явно не по погоде. На нем
красовался кожаный черный плащ с большими круглыми пуговицами;
такой длинный, что почти полностью скрывал фигуру. Две седые косы
лохматыми змеями выглядывали из-под старомодной шляпы. Огромные
черные очки скрывали лицо. Или что-то там? Вадим всерьез
сомневался, что у субъекта есть лицо. Он не видел ни глаз, ни рта,
ни носа. И позднее, сколько ни пытался, не смог вспомнить хоть
какую-то запоминающуюся черту.
