«И протянет он руку свою на север, и уничтожит Ашшур, и обратит Ниневию в развалины, в место сухое, как пустыня. И покоиться будут среди нее стада и всякого рода животные; пеликан и еж будут ночевать в резных украшениях ее; голос их будет раздаваться в окнах, разрушение обнаружится на дверных столбах, ибо не станет на них кедровой обшивки. Вот чем будет город торжествующий, живущий беспечно, говорящий в сердце своем: „Я – и нет иного, кроме меня“. Как он стал развалиной, логовищем для зверей! Всякий, проходя мимо него, посвищет и махнет рукою».
Арнольд Рудольфович Березин, переводчик-любитель с пяти древних и трех современных языков, работающий из дома на фрилансе, долго изучал текст электронного письма в три строчки, где сам мэтр Инлильянов уведомлял его о расторжении контракта на перевод книги, без возможности получить уже обещанный аванс. «Вот же сука ты какая, Инлильянов!» – уныло подумал Березин. Уже обещанный ему, но так и не полученный аванс был, впрочем, уже потрачен, и эта причинно-следственная аномалия представляла собой серьезную финансовую, а не только логическую проблему. Но для настоящей злости сил уже не было, в душе медленно и вязко, как кисель по столу, разливалось тяжелое уныние.
– Сука ты и падла! – сказал Березин и аккуратно положил остро наточенный карандаш по диагонали на толстый том Крамера.
Карандаш лег четко на голову изображенного на обложке чиновника Эбих-иля из города Мари, отчего тот сразу стал похож на одноглазого финикийского пирата. Или, может быть, даже не финикийского, а из далекой заморской страны Элам. Березин вздохнул, откинулся в кресле и, заложив руки за голову, стал грустно смотреть в окно.
За окном были все та же серая и бесснежная в этом году зима, рябая, в выбоинах окон стена дома напротив да грязная нахохлившаяся ворона, обыкновенно сидевшая на ветке под моросящим дождем. Было совершенно ясно, что с контрактом дело дрянь. Да и в целом дело было дрянь, когда ты переводчик-любитель с мертвых языков и у тебя клиентов раз-два и все. Точнее, уже не два, и даже не раз, а и вовсе нет. Березин еще раз взглянул на экран – письмо не изменило своего содержания и по-прежнему категорически отказывало ему в авансе, – а потом с тяжелым вздохом переключил вкладку на новости. В новостях все заголовки были либо о гибели иранского высокопоставленного генерала, либо о тяжелых последствиях празднования Нового года. Еще про авиакатастрофу опять же в Иране, и это все, в общем, было не очень интересно. Мысли неизбежно возвращались к насущному: что положить на карту, где уже надо бы гасить платеж, и как уговорить хозяйку квартиры подождать еще две недели с деньгами за прошлый месяц. Может, позвонить Вайсману и одолжить двадцатку? Или сначала написать письмо, чтобы был повод позвонить? А если он, как в прошлый раз, поймет, в чем дело, и не будет брать трубку?
– Когда бедняк находит хлеб, он не находит соли. Когда он находит соль, он не находит хлеба. Лучше умереть, чем родиться бедным. Понимали ведь все уже в Шумере! – обреченно резюмировал Березин.
Резкий телефонный звонок застал Березина врасплох, и он, вздрогнув, решил, что все-таки пора поменять его на какую-нибудь мелодию, может быть, даже что-то стандартное поставить, что-то типа звучания цикады. На экране была странная надпись «Номер засекречен», и у Березина мелькнула даже было неприятная мысль, что это опять из того банка. После секундного колебания он все-таки взял со стола трубку и смахнул в сторону зеленую клавишу ответа.
