«Моя ошибка заключается в том, что я всегда идеализирую своего избранника, приписывая ему априори такие качества, как честность, верность, порядочность. И если вдруг убеждаюсь, что реальность в чём-то не соответствует моим ожиданиям, низвергаю бедолагу с пьедестала, на который я же его сама и взгромоздила, и удаляю из своей жизни, как говорится, навечно и безвозвратно!
А в то же время я почему-то забываю, что все мужчины живые биологические организмы, которые, простите, и пукают, и сморкаются, и икают, а так же могут храпеть, чихать и кашлять, а во время еды порой чавкают, испускают отрыжку, ковыряются в зубах. Почему-то я уверена, что, если лично мне как-то удаётся сдерживать подобные инсинуации, то и мужчине это тоже под силу. А когда убеждаюсь в обратном, испытываю разочарование, граничащее порой с отвращением. Это, явно, какая-то патология, и мне требуется помощь специалиста. Хотя, возможно, нужно просто снизить свои запросы или упроститься самой. Но подозреваю, что последнее из разряда – миссия невыполнима.
Вот так и живу одна, не желая никаких компромиссов. А, может, просто не умею любить. Или делаю это как-то по-книжному, что ли. Так уж получилось, что выросла я без отца, поэтому все нюансы взаимоотношений между мужчинами и женщинами черпала из лучших произведений классической литературы. Ну, а чему уж может научить «Анна Каренина» или «Госпожа Бовари», надеюсь, понятно без пояснений», – когда Лариса, наконец, записала свои соображения в дневник, был уже третий час ночи.
К счастью, спать ей ничуточки не хотелось. А вот пофилософствовать на ночь глядя – самое оно, тем более что всё равно больше не было никаких дел. Ей скоро, подумать страшно, стукнет тридцать лет, а на личном фронте последние лет пять, как говорится, без перемен. Ну, то есть – тишина гробовая. Иногда у Ларисы даже закрадывались подозрения, а не превратилась ли она в этакую женщину-невидимку, уж как-то слишком часто мужчины мимо неё проходят, как будто она пустое место. А если чей-то мужской взгляд и останавливался на ней, то в нём было столько же выражения, сколько бывает у человека, задержавшего свой взгляд на стене, камне или луже. Без смысла и эмоций. Именно так ей казалось. И она платила мужчинам тем же. В смысле – изображала презрение и равнодушие. А учитывая её полное одиночество, делала она это очень убедительно.
Нет, уродкой она не была. Хотя иногда в порыве отчаяния восклицала, что уж лучше бы имела какой-нибудь видимый физический изъян: тогда бы уж точно привлекала хоть какое-то внимание! Что поделаешь, судьба снабдила её самой, что ни на есть заурядной внешностью. Среднего роста, средней комплекции, жидкие волосики невыразительного пегого оттенка, небольшие глазки тоже грязно-песочного цвета, нос неопределённой формы, бледные губёшки, какой-то сероватый оттенок кожи, с периодически проявляющейся аллергической сыпью – словом, явно природа на ней хорошо отдохнула.
Профессия тоже была соответствующей – библиотекарь. Закончив с грехом пополам заочно филологический факультет, Лариса устроилась временно в заводскую библиотеку, на место ушедшей в декрет красавицы Ирочки, которая одним своим видом обеспечивала посещаемость библиотеки, привлекая молодых и не очень работяг-шинников, припасть, так сказать, к источнику знаний и просвещения. Просматривая формуляры посетителей, Ларка от души удивлялась вкусам этой читательской аудитории – было полное ощущение, что часто книги просто сгребались с полки в случайном порядке. Тем не менее, как явствовало из записей в карточках, прочитывались они в авральном режиме дня за три-четыре, и читатель прибегал вновь за новой дозой информации и Ирочкиным автографом. Заведующая, как доложили Ларисе Юрьевне в первый же день, боготворила эту Ирочку, поэтому от её заместительницы потребуются недюжинные способности, чтобы нести в массы свет знаний. А так как библиотека была заводской, а не муниципальной, то и зарплата в ней была чуть ли не в трое больше, чем в обычной. Поэтому терпеть и напрягаться имело смысл, тонко намекнули тоже в первый день.
