William Faulkner
LIGHT IN AUGUST
THE HAMLET
INTRUDER IN THE DUST
Перевод с английского В. Голышева («Свет в августе»), В. Бошняка («Деревушка», кн. 1, 2) и В. Хинкиса («Деревушка», кн. 3, 4), М. Богословской-Бобровой («Осквернитель праха»)
© William Faulkner, 1932, 1940, 1948
© Вступительная статья. В. Бернацкая, 2010
© Перевод. В. Голышев, 2010
© Перевод. В. Бошняк, 2010
© Перевод. В. Хинкис, наследники, 2010
© Перевод. М. Богословская-Боброва, наследники, 2010
© Примечания. А. Долинин, 2010
© Издание на русском языке AST Publishers, 2010
* * *
Великий сын нерожденной нации
Для тех американцев, кто чтит свою литературу, конец прошлого века – время Великих Столетних Юбилеев. Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Джон Дос Пассос, Уильям Фолкнер, Торнтон Уайлдер, Эрнест Хемингуэй, Томас Вулф – все они родились в конце XIX столетия.
Почти все первые книги нынешних «столетних юбиляров» так или иначе затрагивают темы, связанные с Первой мировой войной. Но качественно они не равноценны. В «десятку» попал Хемингуэй, написавший, пожалуй, свой лучший роман «Прощай, оружие!». Фолкнер (1897–1962) тоже отозвался, однако «Солдатская награда» (1926) интересна сейчас только как первое крупное прозаическое произведение писателя. В отличие от Хемингуэя он не воевал (хотя и не всегда опровергал слухи об этом), и вообще это была не его война.
С раннего детства он слышал рассказы о другой, главной войне – той, что разметала призрачный мир, в котором царственно ступали прекрасные дамы в атласных платьях с кринолином и галантные кавалеры в широких плащах, с острыми шпагами в ножнах. Тот мир разительно отличался от прагматичного, буржуазного существования – непредсказуемый, фантастичный мир, в котором находилось место для безрассудных подвигов, любви до гробовой доски, преданности слуг и благородства хозяев.
Слушая еще в детстве эти истории, будущий писатель чувствовал, что и для рассказчиков и для него самого именно с той войны навсегда остановилось время. И словно не 40 лет назад, а прямо сейчас храпели под всадниками кони, неся их к лагерю северян, и думалось, что все еще можно изменить – переиграть, перевоевать ту проклятую войну между соотечественниками, что во всем мире зовется Гражданской. Или избежать ее…
Только заговорив о главном (впервые – и сначала робко – в «Сарторисе», 1929), Фолкнер стал тем, кого теперь называют классиком американской литературы. Пуля, прострелившая грудь деда, геройски сражавшегося с северянами, навсегда застряла в сердце внука. Боль побуждала делать открытия: «не существует никакого «было» – только «есть». Иначе не было бы ни печали, ни страданий». С самого начала Фолкнер – и в этом его сила – писал о том, что было ему важнее, интереснее всего, но, как это подчас бывает, он не сразу поверил в то, что боль его сердца может тронуть и взволновать остальных. Убедил его в этом другой человек.
Шервуд Андерсон (1876–1941) за свою жизнь помог не одному начинающему писателю. Многие, в том числе Хемингуэй, Вулф, Стейнбек, Сароян, Колдуэлл, испытали его влияние. Совершенно лишенный «звездности» (хотя ни один американский писатель не был так популярен, как он, после выхода книги «Уайнсбург, Огайо»), Андерсон исключительно много значил для писателей «потерянного поколения»: доброжелательный и бескорыстный, он с радостью оказывал им самую разную (вплоть до материальной) помощь.
Много лет спустя Фолкнер с большой теплотой напишет о том, что дало ему знакомство с Андерсоном – писателем и личностью. Старший товарищ первый объяснил ему, как важно помнить, кто ты есть на самом деле. «Ты деревенский парень, – сказал Андерсон, – все, что ты знаешь, – это крохотный клочок земли в Миссисипи, откуда ты родом. Но и этого достаточно. Это тоже Америка: пусть самый маленький и неизвестный ее уголок, но вытащи его, как кирпичик из стены, – и стена развалится».
