Я выходил из такси и, открывая дверцу машины, чуть не сбил ее с ног: пакеты, которые она держала в руках – хлеб, яйца, молоко, – посыпались на тротуар, так мы и встретились впервые, под мелким, уныло моросящим дождем.
Ей, пожалуй, было столько же лет, сколько и мне, или около того. Казалось, черты ее лишь в обрамлении седых волос приобрели наконец некую завершенность, годы подчеркнули и оттенили то, что молодость и природное изящество только робко наметили. Похоже, она запыхалась, как будто бежала, боясь опоздать. Я не верю в предчувствия, но уже давно потерял веру и в свое неверие. Все эти «я больше не верю» – те же убеждения, причем столь же безосновательные.
Я кинулся собирать то, что уцелело, и чуть не упал. Выглядел я, наверное, довольно комично.
– Оставьте…
– Простите… Мне жаль, очень…
Она рассмеялась. Морщинки разбежались вокруг глаз, выдавая возраст, теперь четко обозначившийся.
– Право, пустяки. Что упало, то пропало, мне же легче…
Она уже собралась идти дальше, и я испугался самого худшего – что сейчас мы разойдемся в разные стороны и потеряем друг друга навсегда, во имя условностей и приличий, просто потому что «так положено».
Нас спас шофер такси. Он обратился ко мне, вежливо улыбаясь:
– Извините, месье, мне нужна улица Бургонь…
– Но… мы как раз на ней и находимся.
– Бар на углу улицы Варенн, не подскажете?
– Так вот же он.
– Ну и? Платить-то собираетесь или как?
Я порылся в карманах. Франков у меня не было. Я все обменял в аэропорту, и, когда попытался заплатить долларами, он мне тут же напомнил, что «мы здесь во Франции, между прочим». Я не знал что делать, и эта женщина с седыми растрепавшимися волосами, в широком сером пальто выручила меня – заплатила по счетчику, потом, обернувшись, заметила, скорее с иронией, нежели с участием:
– Похоже, вам не слишком везет…
А я-то полагал, что со стороны это незаметно. Я не носил летную форму командира корабля, но мне всегда удавалось сохранять в глазах пассажиров и экипажа спокойный вид человека, который все держит под контролем и умеет находить выход из любого положения. Внешность соответствующая: широкие плечи, твердый взгляд. Но теперь я буквально таял на глазах; в наше время, однако, и на проколотых шинах можно проехать сотни километров.
– Вы правы, мадам, сейчас тот самый момент, когда в старых добрых романах человек идет к священнику, и по возможности – к незнакомому.
Развеселить ее мне не удалось. Взгляд мой молил о подаянии, и она не могла этого не почувствовать. Никогда мне не приходилось оказываться в столь беспомощном положении. Когда я спросил потом у Лидии, о чем она подумала в те первые минуты, она призналась: «Я подумала, что одолжила сто франков какому-то проходимцу, к тому же совершенно пьяному, и могу с ними распрощаться». На самом же деле жизнь выбросила нас за борт, ее и меня, и произошло то, что называют встречей.
– Послушайте, я ваш должник…
– Какие мелочи…
– Если позволите, я выпишу вам чек…
Я возвращался из Руасси. Я отправился туда днем на такси, чтобы лететь в Каракас, как и задумал. Я устроился в углу, надвинул шляпу на глаза и так и сидел, слушая объявления о вылетах. Семнадцать лет я проработал в «Эр Франс», и большинство экипажей знали меня в лицо, а я хотел уклониться от любых встреч и дружеских расспросов: «Что это ты, никак летишь пассажиром? Подумать только, полгода отпуска, не много ли? А Янни́к? Ты теперь отдыхаешь без нее?» Я был настолько выбит из колеи, что любое мое решение тут же реализовывалось в действии, совершенно противоположном. Я прослушал объявление о посадке на рейс в Каракас, прошел через зал ожидания, сел в такси и дал шоферу наш адрес на улице Вано. Спохватился я как раз вовремя и попросил высадить меня у бара на углу. И то это было слишком близко. Мы жили в этом квартале не первый год, и меня могли узнать. «В котором часу вы от нее ушли? – В три. Я собирался лететь в Южную Америку, и мой самолет… – Вас видели на улице Варенн в семнадцать двадцать. – Да, я вернулся. – И вы не зашли домой? Вы ведь были всего в двух шагах оттуда. – Нет, я собирался, но передумал. И потом, мы же договорились… – О чем же? – Мне не в чем себя винить. Что мне еще было делать? – В подобных случаях, сударь, оставаться в живых – низость. Достойнее пустить себе пулю в лоб». В отношениях с самим собой я всегда злоупотреблял иронией. Однако если мне выпало жить дальше, и не один год, придется привыкнуть к таким допросам, и чем скорей, тем лучше. Вряд ли они прекратятся в ближайшее время. И все же единственное, в чем я мог себя упрекнуть, так это в том, что не сел в самолет. Я не был убийцей, который прокрадывается на место преступления. Место… да наш голубой шарик так давно вертится вокруг Солнца, что всем даст фору по части преступлений.
