Глава 1
1.
Никодимов проснулся от крика, который не прозвучал, должен был, но… Что-то пошло не так, перекосилось; и ближний мир, напрягшийся в ожидании вопля, медленно расслаблялся, вздрагивая от того, что не произошло, не случилось, а только готовилось.
Человек встал с постели, мокрый от пота, и в раздражении стянул влажную майку. Сердце трепыхалось в горле от ужаса не услышанного, не пережитого, отложенного на неопределенное время. Сознание застряло между сном и явью, возможностью и потерей чего-то, могущего изменить реальность. Он подошел к приоткрытому окну, из которого несло влагой и пустотой, заглянул вниз с седьмого этажа. Порожние холодные улицы, расчерченные сине-фиолетовыми линиями сливающихся неоновых фонарей, мигающие желтым светофоры на перекрестках. Не случилось выбора, добавилось неопределенности и трепета. Никодимов плюнул в уличную расщелину, вернее, попытался это сделать, и густая ночная слизь, смешанная с кровью, стекла на подбородок, разозлив еще больше.
Мужчина отвернулся от незнакомого вида города и, ощутив стылый линолеум, встал на носочки и засеменил в ванную. Прополоскал рот, не включая электричество, попробовал посмотреть на себя в зеркало – не увидел ничего, кроме неприятного силуэта, выругался и вернулся к дивану – упал на ледяную простынь. Закутался мягким одеялом в клеточку и подумал, что от такого кошмара не уснет, будет ворочаться и страдать. И провалился в новый сон.
А ночь неспешно отступала, возбуждая сломленных людей.
2.
Прекрасное чувство – ходить в туалет самому. И думать собственной головой, а не лекарствами, которыми пичкали его организм. Мазик прикладывал неимоверные усилия сохранить ясность сознания, отгоняя баранами и считалками образы, возникающие в воспаленном мозгу, думая о море, солнце, пытаясь не утонуть в переживаниях, рожденных личной жутью. Нужно было что-нибудь сделать с этим. Но идеи в ударенную судьбой голову могли прийти только ошибочные и не популярные для окружающих. И самым изумительным разочарованием сваливалась на него услышанная в каком-то популярном детективном сериале, несущемся не в первый раз по просторам телевизионной отчизны, фраза главного героя, ехидно обращенная к его очередному легкому дыханию: «Ты пытаешься вылечить галлюцинацию иллюзиями…»
В последний раз он был у матери сразу после общегородского торжества, на котором всем миром отмечали день рождения мэра. Распахнутые деревянные ворота, отсутствие вахтера, засохшие букеты цветов вдоль ущербной дорожки к главному входу, посредине лужайки дурно пахнущее отверстие от бывшего, но удачно – на деньги депутата Государственной думы – снесенного деревянного сортира. И монотонное стрекотание неизвестных насекомых, спрятавшихся в кустиках пересохшей и пожелтевшей от жара травы.
Мать не узнала его, сидела в серой больничной одежке, глубокомысленно всматриваясь в беззвучный голубой экран с хорошими сыщиками и плохими джентльменами, свидетельствуя происходящему в нем, безостановочно долбясь правым кулаком в невидимую стену.
Он окликнул ее. Она не отозвалась, покачиваясь маятником в такт жестам посылающего стране беззвучные слова и многозначительные выразительные паузы. Он подумал: «Чего я должен бояться, так это своего желания поверить им. Это же естественно и так просто: взять – и поверить, и, наверное, свалится, как перина, сберегаемая забывшей времена бабушкой, облегчение. Почти счастье…»
– Мы не хотели тревожить вас, – сказал суровый специальный доктор, снимая внушительные очки с натруженной переносицы, – но долго наблюдали за вами. Вы нас не видели, возможно, потому что вы такой большой, а мы такие маленькие, но мы наблюдали.
Он вдруг обнаружил, что боль второстепенна. Голова гудела вонючим танковым движком, но его больше заботило похрустывание и покрякивание желудка и клубы сизого воздуха, вырывавшиеся из ноздрей. И только отвращение к процессу нового проявления сквозняка на затылке заставляло его разговаривать с этим бесполезным человеком, пытавшимся его в чем-то переубедить.
