И живая тень румянца
Заменилась тенью белой,
И, как в странной позе танца,
Искривясь, поникло тело.
Н. Гумилев, Самоубийство
Народу в церковь Казанской Божьей Матери набилось как на ярмарку, яблоку негде упасть. Духота страшная, от запаха ладана, оплывающих свечей желтого воска, аромата духов и пота слезятся глаза и ползет щекотно бесконечная струйка вдоль позвоночника. Самое время почесаться: припасть к какой-нибудь твердой ребристой поверхности и всласть повозить по ней спиной. Козьма Прутков определил самое большое удовольствие – почесать там, где чешется. Прав был. Добавить нечего. Как и не обо что почесаться.
Принесла же меня нелегкая на это мероприятие! Стою, вспотевший, злой, сдавленный толпой. С одной стороны напирает моя бывшая коллега Рита Марковна Атаманенко, устрашающих размеров букет незабудок на ее шляпе норовит выколоть мне правый глаз, и я поминутно встряхиваю головой, как лошадь, замученная слепнями. С другой стороны подпрыгивает ее вечная соперница, первая красавица кафедры романо-германской филологии местного педагогического университета Зарецкая Инна Васильевна. Дамы друг друга терпеть не могут, но ради такого случая объединились и с удовольствием оседлали одну метлу.
– Вячеслав Михайлович, – драматический шепот Риты Марковны бьется в моем ухе, – как вы?
Она смотрит на меня соболезнующе, как на смертельно больного, потом переводит выразительный взгляд на Зарецкую. Та, повинуясь сигналу, немедленно вступает со своей партией и верещит мне в другое ухо:
– Мужайтесь, голубчик! Мы с вами!
Обе в восторге от происходящего до такой степени, что это становится просто неприличным. Головы дам крутятся, как на шарнирах – они твердо намерены ничего не пропустить и завтра же подробно отчитаться об увиденном перед кафедрой, деканатом, уборщицами и даже студентами.
Я с удовольствием убрался бы из церкви куда подальше, но, к сожалению, не могу. Положение обязывает. Сегодня в означенном храме венчается раба Божья Лия Нурбекова-Дубенецкая, моя бывшая жена, рабу Божьему Станиславу Удовиченко, моему другу, который ее у меня увел. Двое близких людей, продавших меня за тридцать сребреников. Каждый. Или в сумме? Между нами говоря, спасибо Стасу. Но об этом – потом. И вот вместо того, чтобы вызвать его на дуэль или хотя бы дать в морду, я, демонстрируя наши высокие отношения, заявился в церковь с каким-то паршивым, облезшим от духоты букетом и стою в первых рядах гостей на свадьбе, привлекая внимание окружающих ничуть не меньше, чем невеста в ослепительном белом туалете и пышной фате, символизирующей чистоту, и жених – торжественный, распаренный, толстомордый, в смокинге с бабочкой. Они венчаются, видите ли. Глубоко верующие, богобоязненные, не убий, не укради, не пожелай жены ближнего своего, не, не, не… Скромный блеск бриллиантов в свете электрических свечей на прекрасной шее, глазки потуплены, в руках скромный пучок белых орхидей, в облике невинность. Ха!
Две ведьмы по бокам от меня не упускают ничего из виду. Они ухитряются смотреть на меня, на Лию, на Стаса, на публику в церкви и друг на друга одновременно, навечно фиксируя в памяти туалеты, прически, ювелирные изделия и выражения лиц. Время от времени то одна, то другая награждают меня сочувствующим тычком под ребра, напоминая: «Мы здесь! Держись!» Как будто я, сдавленный обеими, как начинка бутерброда, могу забыть об этом!
Прекрасное лицо Лии сияет. Огромные темно-карие глаза туманятся чувством, чувственный вишневый рот улыбается, безупречная фигура, чуть располневшая, удивительно женственна, пышная грудь в волнении вздымается. И орхидеи. Скромные, бело-зеленые, чистые, как помыслы младенца. И жених, мужественный, грузный, солидный, уважаемый столп общества. Отличная пара!
